Мир открывается настежь - [63]

— Садитесь, пожалуйста, — сказал я.

Он сел, расставив ноги, покашлял из деликатности в кулак.

— Расскажите, что вам известно…

— Да что там! — Он сердито встопорщил усы. — Уголовники прикинулись добровольцами, а после, подлецы, утекли на свои заработки… А позор на нас!

Зацокотали копыта, замерли; в дверь лихо вошел наш конник, взбросил руку, отрапортовал:

— Первых ласточек доставили, товарищ военрук! Разрешите ввести?

Одной из ласточек был красногубый чубатый парень с наглым лицом. С виду солдат как солдат, только обмотки на ногах подозрительно толстые. А второй, с хорьковым личиком и трусливо бегающими глазками, старался спрятаться за его спиной. В оскале мелких зубов его, в складочках рта угадывалась мерзкая жестокость.

— Документы есть? — спросил я красногубого.

— Беженцы их не требуют, товарищ комиссар, так нам-то к чему?

— Обыщите обоих, — приказал я конникам.

— Обыскали, чтобы разоружить. Вот, глядите. — Конники втащили шинель, на которой грудою лежали кольца, серьги, часы, иные драгоценные безделушки. Наверное, я бы ударил этого красногубого, если бы не сдавил в своем кармане браунинг.

— Развернуть обмотки! — крикнул я. — Ну!

Хорек угодливо размотал ленту, по полу запрыгали золотые кружочки.

Сытин все так же сидел за столом, лишь зрачки сузились и подбородок поддернулся кверху.

— Ты говори. — Я кивнул хорьку.

— Извольте, товарищ комиссар, — вмешался красногубый, который тоже высвободил из-под обмоток золото. — Вас интересует, как мы работали? Очень просто. На ближайших, так сказать, станциях дежурили наши агенты. Глаз у них верный: сразу накнокают, пардон — заметят, имущего. Нарахают его, что на пропускном пункте обирают до нитки. Так и так, господин хороший, не хотится ли вам улизнуть сторонкой, с проводником?..

— Мерзавцы! — побагровел начальник караула.

— Извиняюсь, товарищи. Мы отнимали у буржуев наши трудовые денежки. Буржуи бежали к врагам, чтобы потом стрелять в рабочий класс! — Красногубый подмигнул хорьку. — Их надо ставить к стенке, да, да, к стенке! И вы нас за это хватаете…

Я узнал его, наконец. С первого взгляда почудилось в нем что-то знакомое, но лишь теперь я вспомнил: это же Аполлинарий Сидоров; это он был моим соседом по квартире; это его скрутил Петр, когда мы разгоняли манифестантов у Марсова поля! Он меня не узнал, иначе бы сразу попытался воспользоваться…

— М-молчать! — Сытин грузно поднялся из-за стола. — Мародеры, негодяи!

— Послушай, кто здесь нам говорит? — пожал плечами Сидоров, оборачиваясь к хорьку. — Это говорит белый генерал, который перекрасился, чтобы ударить Советской власти в спину!

— Убрать! — У меня сдавило горло.

Обоих вывели. Сытин закрыл лицо руками, осел на скамью.

— Павел Павлович, перестаньте, поберегите свои нервы…

По улице конники гнали стаю присмиревших хищников, одетых в красноармейскую форму.

7

Только мы успели сдать грабителей в брянскую тюрьму и вернуться, как Латынин принес новое известие. Я уже начинал доверять начальнику штаба. Внимательнее приглядеться к нему и еще к начальнику артиллерии Лаппо, разведать их склонности и настроения все не удавалось, но надежды я не терял. Если Сытин окончательно вырвет корни из старой гнилой почвы, с его помощью я сумею подобрать ключи и к этим офицерам; с разбегу же в чужую душу не впрыгнешь. Старик гнулся, но не ломался. Я не утешал его, не подталкивал, остерегаясь грубым вмешательством нарушить тяжелую работу, происходившую в нем. И на этот раз снарядил штабной поезд, поднял по тревоге конников и выехал на станцию Зерново без него.

Сигнал был весьма серьезный: красноармейцы и командиры частей, расквартированных по деревням в районе Зерново, попирают крестьян, торгуют мануфактурой, пьянствуют. Это уже не уголовники, проникшие в армию под шумок, это наши, бойцы.

Вагон укачивал, веки облипала дрема, и проснулся я возле станции Суземки. Растер на щеке рубец от рукава, вышел на подножку. К салон-вагону скакали командир бригады Гетманцев и комиссар Бритов; Фельдман предупредил их по телефону. Бойцы загнали их лошадей к своим, поезд опять тронулся. Гетманцев кипел, дул ноздрями дым; Бритов смущенно прятал глаза.

— Вместе разберемся, — миролюбиво сказал я и стал расспрашивать обоих, как они живут и что намечают делать в частях.

Между тем, локомотив, раскидывая усы белого пара, остановился. Конники отодвигали двери вагонов, выводили по мосткам обрадованных свободой животных. Я приказал отряду оставаться на станции, а мы втроем да еще четверо сопровождающих направили коней по дороге. Сама деревня Зерново была от станции верстах в шести, за лиственными перелесками, то зеленовато-стальными, то изжелта-белыми; на стволах осин и берез колебались тени. День хмурился, обдумывая дождь, и фиолетовые факелы иван-чая особенно ярко выделялись на косматых зарослях шиповника…

Командир роты, расквартированной в деревне, бессмысленно таращил младенчески-голубые глаза и пытался сплюнуть с губы налипший клочок газеты. Его заместитель был, видимо, покрепче, только побагровел и старался четче выговаривать слова:

— Б-безделье. От тос-ски употребляем.

Красноармейцы, тоже весьма на взводе, шумели: