Мир одного дня - [44]

Поздоровавшись с одной женой, Дунский обнял двух других, Малиа Малиетоа Смит и Дженни Симеону Уайт, потом заключил в объятия других мужей и троих детей — он не был уверен, что хоть один от него, хотя мог бы проверить свое отцовство с помощью генетических тестов и анализа крови. Все болтали наперебой, кроме Дунского, который боролся с Тинглом, не желавшим уходить. За разговором вся семья поднялась из подвала в общую комнату на первом этаже. В другое время Дунскому доставили бы удовольствие словесная перестрелка, шлепки по задам и поглаживание грудей. Но в этот четверг он никак не мог избавиться от эха двух предыдущих дней. Это сердило его, хотя он и сознавал, что без этого эха ему не обойтись. Джим Дунский не мог сегодня жить одним четвергом. В любой момент его могли настигнуть несчастья, разыгравшиеся во вторник и среду.

Единственным утешением в его положении служило то, что Руперт была иммером, хотя и оставалась гражданкой лишь одного дня. Ему не терпелось рассказать ей, в какой опасной ситуации они оказались, но он не мог найти предлог, чтобы отозвать ее в сторонку. Придется сначала проделать весь давно установленный ритуал.

Сначала уложили спать сонных детей.

Потом все собрались в огромной ванной, почистили зубы, а желающие помылись или помочились.

Потом все пошли на кухню попить молока, а кто был голоден, поел с молоком ягод или каши. К тому времени от шуточек, прикосновений, похлопываний и поглаживаний пенисы и соски отвердели, а естественная смазка начала вырабатываться.

Потом перешли в гостиную, сели кружком на стульях и крутанули бутылку из-под молока. Это был старинный обычай, молодежь еще тысячу лет назад проделывала это на вечеринках. Теперь это действие приобрело более глубокий смысл, став демократической процедурой, предупреждающей ревность и фаворитизм.

Дунский надеялся, что Руперт достанется ему первому и он сможет рассказать ей то, что ей просто необходимо знать. Но раскрученная им бутылка указала на Малиа. Вздохнув так, чтобы это не бросалось в глаза, Дунский пошел с ней в спальню и проделал то, что в другое время доставило бы ему истинное удовольствие, хотя и не такое, которое он испытал бы с Руперт. По окончании Малиа сказала:

— Нельзя сказать, чтобы ты вложил в это душу, об остальном уж я молчу.

— Это не отражает моей любви к тебе, — сказал он, целуя ее в смуглую щеку. — У каждого мужчины бывают хорошие и плохие дни.

— Да нет, я не жалуюсь. Я тоже тебя люблю. Но сегодня у тебя, уж не обижайся, не самый удачный день.

— Ты разыгрывала свои оргазмы?

— Что ты! Я этим не занимаюсь!

— Ну, извини. Наверно, это как-то связано с питанием или с биоритмом.

— Я тебя прощаю, хотя, честно говоря, и прощать-то нечего. Выкинь из головы.

Они направились в ванную, и Думский подумал, что нечего было и жаловаться, раз она не придает этому значения. В ванной они застали Йена Маркуса Уэллса и Руперт. Моясь, Дунский старался поймать взгляд Руперт и дать ей понять, что им надо переговорить. Но она принимала душ и на него не смотрела.

Они вернулись в гостиную и еще четыре минуты ждали оставшуюся пару. На этот раз случай благоприятствовал Дунскому. Когда он крутнул бутылку, она указала на Руперт. С тихим вздохом облегчения он пошел с ней в другую спальню. Там разило сексом, и простыни на постели промокли от пота. Для него, Дунского, это было привычно — должно быть, это Тингл, заглядывающий ему через плечо, и Кэрд, заглядывающий через плечо Тингла, вызвали у него приступ легкого отвращения.

Руперт легла на кровать и вытянулась, заложив руки за голову, выгнув спину, уставив совершенные конусы своих грудей сосками в потолок. Дунский присел рядом и взял ее за руку.

— Давай пропустим секс, Руперт. У меня… у нас неприятности. Надо поговорить.

— Большие неприятности? — сказала она, садясь.

Он кивнул и сжал ее руку. Кратко изложив ей события двух последних дней, он сказал:

— Как видишь, надо решить что-то насчет сегодняшних действий. Придется обойтись без многого из того, что мы делаем обычно. Но внимания к себе при этом привлекать нельзя.

Она содрогнулась:

— Этот Кастор… поверить невозможно… какое чудовище!

— Его надо найти и остановить. Потом мне надо выяснить, где находится Сник, и добиться от нее правды.

— А если она для нас опасна?

— Не нравится мне это, но ее придется каменировать и где-то спрятать.

— Ну, лучше уж она, чем мы, верно?

— Наверное.

— Но если мы так поступим, то окажемся не лучше ее.

— К черту. Этикой я займусь, когда нужда заставит. Прежде всего надо найти Сник. Придется встретиться со связным. Впрочем, он, возможно, сейчас уже получил известие и позвонит мне сам.

— Как же ты будешь допрашивать Сник? Нельзя ведь допустить, чтобы она тебя узнала. В противном случае ее придется каменировать, каким бы ни было ее задание, — ведь она органик.

— Она будет под глубоким химикогенным гипнозом. И не вспомнит меня, когда очнется.

— Бедная Озма, — сказала Руперт. — Она погибла из-за того, что была твоей женой.

— Мне жаль, что я вынужден был рассказать тебе о ней. Я никогда ничего не говорю о других днях, если дело не касается иммеров.

— Ничего, все в порядке. — Она высвободила руку и обхватила колени. — Меня всегда интересовали твои другие жизни. Особенно твои женщины.