Мир обретённый - [129]

Команда послесветов установила холодильник на самом краю мёртвого пятна и открыла его. Полки были удалены.

— Считай его защитной капсулой, — проговорила Мэри. — Мы отправим тебя в центр Земли, как подобает цивилизованным людям. — Она уставилась на Кларенса — тот всё ещё лежал без движения. — С моей стороны, однако, было бы неоправданной жестокостью послать тебя вниз и не сообщить о том, что в мои намерения не входило ни убить, ни ранить, ни вообще причинить какой-либо вред твоему приятелю шрамодуху. Но он нужен нам в бессознательном состоянии. Видишь ли, ему сегодня предстоит совершить нечто очень важное. Нечто ужасное, да, но и одновременно прекрасное. Я глубоко убеждена, что в этом случае добро перевесит зло.

И она послала за Милосом.

* * *

«Перемешать. Сдать три. Раз, два, три. Выбрать».

Тройка треф.

«Перемешать. Сдать три. Раз, два, три. Выбрать».

Девятка бубен.

«Перемешать. Сдать три. Раз, два, три. Выбрать».

В колоде не хватало валета пик.

Он знал это не потому, что пересчитал все карты в колоде, а потому что это была единственная карта, которая ни разу не открылась, когда он играл в «монте»[49]. Его беспокоило: неужели что-то могло попасть в Междумир не в полном комплекте? Но ещё больше его волновало то, что пропавший валет был одноглазым. В колоде таких одноглазых валетов всего два: валет пик и валет червей. Он забыл, почему эта утрата так ужасала его, помнил лишь, что вся суть игры заключалась в том, чтобы найти этих валетов. Каждый раз при открывании карты его охватывал страх. И каждый раз страх переходил в ужас, когда открывался валет червей и на него искоса взирал его единственный злющий глаз. А потом ужас сменялся облегчением, когда он вновь перемешивал колоду, — лишь для того чтобы опять приняться за ту же игру и снова искать жуткую карту.

Другим послесветам он был теперь известен как Монти — по названию карточной игры, в которую непрерывно играл сам с собой, никому никогда не позволяя выбрать карту. Хотя многие ребята и знали его настоящее имя, они предпочитали называть его Монти, потому что в отличие от Милоса Монти никому не надоедал и не мозолил глаза.

Вот почему когда Мэри призвала Милоса, он отреагировал не сразу. Посланцу пришлось похлопать его по плечу, только тогда Милос оторвался от карт и пошёл вслед за ним туда, где ждала его Мэри.

* * *

— Милос, вот и ты! — поприветствовала его Мэри. Он улыбнулся: а, ну да, так его когда-то звали.

— Я к вашим услугам, мисс Мэри, — сказал он и сделал ей предложение, которого не делал никогда и никому: — Я сдам вам три карты, и вы попробуете найти одноглазого валета, да?

— Не сейчас, Милос, — мягко ответила она. — Лучше сделай для меня кое-что другое.

Она наклонилась и поцеловала его с такой теплотой и любовью, что он сразу вспомнил, что испытывает к ней пылкие чувства, вспомнил, сколько полезного он сделал ради этой девушки и сколько ещё в состоянии сделать. Поцелуй Мэри вызвал к жизни целый ряд воспоминаний, выплывших из плотного облака, окутывавшего его мозг. Она прижалась щекой к его щеке и шепнула ему на ухо:

— Мне очень хотелось бы, чтобы ты коснулся шрамодуха, Милос.

Она указала глазами на простёртого на земле всего в нескольких футах от них человека. Милосу в то же мгновение стало ясно, что вот он, тот самый одноглазый валет, который и пугал его, и манил!

— Мне нужно, чтобы ты коснулся его, Милос... и разбудил спящих скинджекеров.

Его глаза, устремлённые на Мэри, налились слезами.

— Сделай со мной то, что делаешь с другими! — взмолился он. — Я видел. Когда ты касаешься их душ. Обволакиваешь их. Сливаешься с ними. И тогда они согласны ради тебя на всё. Ты сделаешь так со мной, да?

Но Мэри покачала головой.

— Я не могу так поступить с тобой, Милос. Ты должен сам сделать выбор. Решение принести себя в жертву должно идти от сердца, и только ты один сможешь принять это решение.

— Но я этого так хочу, — прошептал Милос. Слёзы катились по его щекам. — Стать с тобой одной душой хотя бы на миг...

Мэри избегала смотреть ему в глаза.

— Я не хочу принуждать тебя. Я прошу тебя сделать это.

Милос закусил нижнюю губу, отёр слёзы тыльной стороной ладони. Ему стало стыдно, что он выставил свои чувства напоказ перед всеми.

— Ладно, хорошо, — сказал он. — Пусть карты решат.

Он подошёл к старинному бюро — щедрому подарку Спидо.

Перемешать, сдать три, раз, два, три.

Он выложил три карты, собрался с духом и взял ту, что справа. Секунду он подержал её рубашкой вверх, потом перевернул и, увидев картинку, засмеялся. Это не был валет червей или пропавший валет пик. Это был король червей. Тот самый, что пронзает свою голову мечом[50]. Король-самоубийца.

Милос повернулся к Мэри.

— Ты любишь меня? — спросил он.

Мэри поколебалась, затем сказала:

— Я буду вспоминать о тебе с такой теплотой, которой никогда не испытывала ни к кому другому.

Милос вздохнул — он понял, что чувства сильнее «теплоты» ему от Мэри не добиться.

Глаза всех окружающих были устремлены на него. Алли трясла головой и мычала, пытаясь что-то сказать ему. Милос уронил карты — те рассыпались по земле. Они ему больше не нужны. Он опустился на колени около одноглазого валета, загасившего Хомяка. Милос сознавал, что совершил в этом мире много непростительных деяний. Он понимал, что если бы ушёл в свет, как все, то ему пришлось бы предстать перед самым грозным судилищем. Он не знал, каковы были бы для него последствия, но всё равно боялся их. Все свои чёрные дела он совершал ради того, чтобы стать достойным Мэри. Теперь ему приходилось смириться с тем фактом, что никакие из его поступков не прибавили и никогда не прибавят ему ценности в её глазах. Даже тот, что ему предстояло совершить. Но этот последний подвиг мог сблизить их так, как никогда и ничто не сближало раньше. Наверно, с этим можно жить, подумал он, и тут же вспомнил, что жить-то ему не придётся.