Мир на Востоке - [90]

Разобравшись в ситуации, Вильдбах первым делом попытался как-то скоординировать людей, направить их работу в организованное русло. Распоряжения его звучали по-военному строго и четко. Эриху он велел заменить пришедший в негодность люрман шестой печи. Несмотря на всю серьезность положения и невероятную усталость, он все же сохранял чувство юмора.

— Думал ли ты, Эрих, неделю назад, когда ловил форелей в Томи, что тебя ожидает еще и это удовольствие? — сказал он, улыбнувшись.

Услышав название сибирской реки, Эрих вспомнил их поездку на Алатау, с такой отчетливостью увидел перед глазами дорогу, точно все это было лишь несколько часов назад. Ему вспомнился Коля, бурят, а может, тувинец или хакас… Эрих так и не понял, какой национальности был его советский друг, ведь Кузбасс населен десятками народностей. В предпоследний день командировки он пригласил их на прощальную рыбалку. На старенькой, дребезжащей, не внушавшей доверия «победе», показавшей, однако, недюжинную выносливость, они заехали в такую глушь, в такие девственные леса, что трудно было поверить, что где-то сравнительно недалеко воздух пахнет гарью и небо черно от дыма. Правда, последние пять километров бездорожья «победа» осилить не смогла — пришлось ее оставить и идти пешком к долине, где по отполированным валунам, между пологим зеленым и высоким песчаным берегами несла свои бурливые воды горная река Томь.

Глядя на бесконечную синь неба и снежные вершины на горизонте, Эрих впервые ощутил жгучую тоску по родине, по Хальке. Безлюдье ивняковых и березовых рощ с их серебрившейся на солнце листвой усиливало в нем меланхолическое настроение, а тут как на грех еще и Коля затянул на своем непонятном языке какую-то песню с грустной мелодией. На глаза у Эриха навернулись непрошеные слезы…

Больше всего его волновало состояние каскадного желоба, изобретенного им в соавторстве с Бухнером и использовавшегося ныне для удаления шлака уже на всех печах комбината. Осмотрев желоб, Эрих порадовался, что тот от аварии не пострадал.

От души немного отлегло, но все разно было тревожно. Его мысли вернулись к Хальке. Если с ней что-то случилось, то как он узнает об этом здесь, в цеху, а самое главное — сумеет ли вообще перенести страшное известие?.. Ну ладно, не паникуй ты, успокаивал он себя, все будет нормально. Все важные совещания, а именно на такое, по словам Хальки, она и спешила, имеют один большой минус: длятся слишком долго, и, возможно, как раз поэтому она не успела на последний поезд. Неприятно было и то, что он ни с кем не мог поделиться своей тревогой. Что бы он сказал? Что не знает, где проводит ночь его жена? Нетрудно представить, какими бы насмешками его наградили и какие начались бы пересуды за его спиной. Нет, он и мысли не допускал, что Халька ему неверна. Но почему она в таком случае, зная о его возвращении из командировки, не попросила кого-нибудь заменить ее? Не может быть, чтобы никто не пошел ей навстречу — при такой уважительной причине. А кроме того, неужели Халька сама не соскучилась по нему, тем более что за все эти годы они еще никогда не разлучались так надолго? Эрих вовсе не был избалован женским вниманием; рыжий, конопатый, он и сам сокрушался, глядя на себя в зеркало. И потому, когда судьба свела его с Халькой, это был счастливейший момент в его жизни. За себя он мог поручиться, что будет верен ей до гробовой доски. Собственно, иначе он семейную жизнь и не мыслил, чем был обязан прежде всего своим родителям. Вот кто действительно являл собой пример супружеской преданности! Когда отца в очередной раз забирали нацисты, мать оставалась одна, с детьми на руках, под неусыпной слежкой шпиков и доносчиков. Уйди она от него, гестапо тотчас бы оставило ее в покое… Но если Халька сейчас, мягко говоря, ведет себя странно, чего же можно ждать от нее, когда он отправится на сборы командиров рабочих дружин, назначенные через месяц?..

Мысли об этом не выходили у него из головы. Точно назойливые осы, они не давали ни секунды покоя, изводили, жалили его. Единственным облегчением для Эриха было то, что рядом с ним сейчас находился Оскар Винтерфаль, человек не менее надежный, чем Бухнер.

Перво-наперво им надо было вытащить из каркасной стенки старый, треснувший люрман: операция очень непростая, а главное, требовавшая исключительной осторожности.

— Герберта как раз и жахнуло, когда он начал перекрывать доступ дутью, — рассказывал Винтерфаль. — Знаешь, впервые в жизни я не пожалел, что был на фронте, пусть это и звучит дико. Но честное слово, то, что здесь происходило, напомнило мне сражение на Курской дуге. Там такая стояла пальба, аж чертям было тошно. Танки против танков. Сотни, тысячи. Мы зарылись в окопы, не смея носа высунуть. Ох, и была же мясорубка: кому ногу оторвало, кому руку, кому позвоночник перебило. Отовсюду только и слышно было, что стоны, молитвы, проклятия. Я санитаром служил, так едва успевал перевязывать раненых. Не будь у меня фронтовой закалки, думаю, вряд ли бы я сумел спасти Герберта. Как только я его перевязал, подкатили машины «Скорой помощи» и увезли всех пострадавших в больницу. Слава богу, что не задержались.