Мир на Востоке - [30]

— Что это ты, Манфред, мечешься, как тигр в клетке, случилось что-нибудь?

Лицо его показалось Ахиму знакомым, но он не сразу сообразил, что это Бухнер. Без каски и кожаного фартука он выглядел совсем по-другому.

— Да нет, иди доедай свой торт, — ответил Кюнау. Он уже знал, бывая на праздниках, устраиваемых бригадой, что бригадир плавильщиков обожает сладкое — торты, пирожные, взбитые сливки.

— Взгляни на часы, Манфред. Не пора ли?

В самом деле, совещание должно было начаться через полчаса.

Тут появился и официант. Пробираясь с подносом к их столику, он довольно-таки бесцеремонно оттеснил Бухнера.

— Ваш заказ, товарищи. Пиво, — подождав, пока портьеры сомкнутся, официант добавил заговорщическим шепотом: — «Радебергер». — С улыбкой фокусника он снял салфетку, накрывавшую бутылку, и уже громко закончил: — Коньяк. Торт. Не гремучая ли смесь?

Кюнау снова уселся за столик. В душе он проклинал и бригадира, и официанта. Ему казалось, что он говорил очень убедительно, а из-за них сбился, потерял нить.

Ахим тотчас воспользовался его замешательством:

— А чего еще ждать от наших врагов? Чтобы они радовались за нас, помогали нашему заводу, который в какой-то мере уменьшает нашу зависимость от их стали? Если бы так было, они вынуждены были бы признать и народную власть. Но думаю, что этого никак не хочется ни королеве, ни федеральному канцлеру.

— Значит, ты со мной согласен?

— Нет.

— Ты что же, по-прежнему настаиваешь на своем? Все еще уверен в том, что все дело только в наших ошибках?

— Да.

Кюнау не испытывал никакого желания продолжать этот спор.

— Давай лучше выпьем. Твое здоровье. — Кюнау выпил коньяк и принялся за вишневый торт. Косточки он аккуратно выплевывал на вилочку и складывал на край тарелки. — Вкусно, — похвалил он только для того, чтобы сказать что-нибудь. Запивал он пивом. Ахим даже смотреть не мог в его сторону. Но, представив себе, как отреагировал бы на такое сочетание блюд официант, улыбнулся.

Вероятно, именно в этот момент проявилась одна из важнейших черт в характере секретаря парткома. В тех ситуациях, когда он не знал, как вести себя, не мог отразить нападок, чувствовал себя зажатым в угол, он совершал непредсказуемые действия, которые вызывали шок у окружающих. Ахим впоследствии, уже достаточно хорошо изучив Кюнау, как профессиональный биолог охарактеризовал эту особенность с помощью термина из этологии: смещение активности.

— Итак, я по-прежнему убежден, что своими статьями, каверзными вопросами ты только морочишь нам голову, поднимаешь шум, нарушаешь спокойствие и рабочую атмосферу, которая нам так необходима. Поэтому я впредь запрещаю тебе появляться на территории завода без моего согласия. Такое решение мы сейчас примем на заседании парткома. Вахтер получит соответствующие указания. А теперь извини, у меня есть на сегодня дела и поважнее.

Кюнау доел торт и допил пиво, а затем встал и, подойдя к портьере, позвал официанта:

— Счет, пожалуйста.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Ульрика с нетерпением ожидала появления на свет своего первенца. В начале октября, когда до родов осталось всего три недели, она ушла в декретный отпуск, и сделала это с радостью, потому что так сам собой прекратился конфликт, который возник у нее со школьным начальством. Но от безделья она не знала, куда деваться. Гулять, лежать, заниматься собой? Ей стало трудно подниматься по лестнице, и вообще собственное тело с каждым днем становилось для нее все большей обузой. Она уже не думала о том, кого ей больше хочется — мальчика или девочку, лишь бы родить поскорее.

Иногда Ульрика рассматривала себя в зеркале, висевшем в коридоре. Бесформенный живот, сильно выдающийся вперед, а бедра такие же по-мальчишески узкие, как до беременности. Лицо отекло, тонкие волосы — вечная ее проблема — и вовсе не хотели лежать. Чтобы не пугать Ахима своим видом, Ульрике приходилось мыть их и укладывать чуть ли не каждый день. Словом, показываться на люди в таком виде ей совершенно не хотелось.

Но сидеть все время дома было скучно, и потому она с удовольствием приняла приглашение Хальки. Та тоже не любила оставаться дома одна, когда Эрих уходил в вечернюю смену. Незадолго перед этим Хёльсфарт как активист получил право приобрести без очереди телевизор. Теперь это довольно массивное сооружение помещалось на комоде среди фарфоровых фигурок, изображавших пастушков и пастушек. Интересно, когда мы с Ахимом сможем позволить себе такой вот чудо-ящик — подумала Ульрика. Экран был не больше книги среднего формата. Но изображение — антенну установили только утром — было довольно четкое. Халька сварила кофе.

— Тебе не вредно сейчас пить кофе, Ульрика? — Халька возилась с телевизором, как с новой игрушкой, совершенно не скрывая своей радости, и каждые пять минут переключала программы. По одной шел детский фильм-сказка, по другой передавали новости.

Это и впрямь казалось чем-то невероятным, ошеломляющим: стоит только нажать кнопку — и станешь свидетелем того, что происходит во всем мире.

Вдруг Ульрика, глядя на экран, застыла от ужаса. И по мере того, как она вглядывалась в изображение, этот ужас рос в ней, а рядом в кресло опустилась Халька, тоже побледневшая, с расширившимися глазами. Это Венгрия. Будапешт, мост Маргит через Дунай. Медленно скользит камера. Люди, бегущие по узким улицам. На мостовой — трупы. Расстрелянных, забитых… И рядом светлая, блестящая полоса реки. Все ближе арки моста. Видны тени повешенных. Вот совсем близко перед объективом голова, шея, веревка… крики, гул непонятных слов, хрип. Микрофон назойливо передает каждый звук. Вот перетягивают веревку через поперечину, тело повешенного ползет вверх, и камера вслед за ним. Глаза вылезают из орбит, вываливается язык. И на фоне всего этого бесстрастный, хорошо поставленный дикторский голос: «Волна народного гнева поднялась против господства коммунистов…»