Мир на Востоке - [27]

— Только не пугай меня, Лизхен. Что это вы там собираетесь со мною сделать?

— Нужен ты нам больно — кожа да кости, — она хрипло засмеялась. — Вот товарищ Штейнхауэр — совсем другое дело.

Откуда она меня знает? — удивился Ахим. Он поймал на себе косой взгляд Кюнау, но ему было все равно.

— Смотри-ка, такой молодой.

По дороге Лизбет рассказала ему, что работает на шихтовке, где только женщины. Она вдова — муж погиб на войне, — и эту судьбу делит с ней в бригаде каждая вторая женщина. Лизбет растит двоих детей: дочка учится в восьмом, а сын в седьмом классе. Значит, все-таки она была моложе, чем это вначале показалось Ахиму. Они хотят попросить у писательницы Анны Зегерс, которая пишет такие замечательные, доходящие до сердца книги, разрешения присвоить бригаде ее имя. В обед они ходили в управление, хотели поговорить с секретарем парткома, но им сказали, что Кюнау сейчас у плавильщиков.

У бункера их тотчас окружили женщины, мастер был тут единственным мужчиной. Кюнау не успел даже поздороваться, как на него буквально выплеснулось возмущение работниц.

— Ты посмотри на нас! Да мы же старухи! — кричала женщина лет тридцати, сорвав косынку с белокурых волос. — Если по-прежнему будем работать в такой грязи, в таком шуме, с нами и спать больше никто не захочет!

— Марго! — прервал ее мастер. Он даже покраснел от стыда. — Ты бы хоть выражения выбирала.

— Она верно говорит, — поддержала ее другая работница. — Мы тут все в этом дерьме загнемся.

Снова шум, крики. Сейчас они были похожи на стаю диких кошек. Белокурая Марго сунула Кюнау под нос свои потрескавшиеся руки.

— Когда же наконец пылеуловитель построят? Сколько мы говорили, просили. И все попусту!

— Я бы и близко к этому заводу не подошла, если бы не деньги проклятые. А кто моих трех несмышленышей прокормит, если я тут костьми лягу?

Кюнау изменился в лице, видно было, что он с трудом сдерживается. Но тут на помощь ему пришла Лизбет.

— А ну, тихо! — Ее зычный голос перекрыл галдеж. — Кончайте орать. — Лизбет встала перед секретарем парткома, словно желая заслонить его своей широкой спиной. — Давайте по-деловому. Мы ведь все по пунктам записали. Дайте прочесть.

Она достала свернутую бумажку. Ахим тотчас вынул из кармана блокнот и ручку. Дождь добрался и сюда, на страницах были видны мокрые пятна.

Но Кюнау, стоявший рядом, в ярости зашипел:

— Я запрещаю тебе записывать! Хочешь еще одну статейку состряпать? Я этого не допущу! — И выбил блокнот у него из рук.

Это было равносильно пощечине. Кровь бросилась Ахиму в голову. Первая его мысль была: немедленно ответить тем же, но он сдержался — не хотелось затевать скандал в присутствии работниц, которые за широкой спиной Лизбет ничего, кажется, не заметили. Ахим нагнулся, поднял блокнот, аккуратно вытер его…

И только на улице, у рельсового пути, по которому шли вагонетки с рудой, оставшись наконец с Кюнау с глазу на глаз (секретарю парткома удалось успокоить работниц, наобещав им с три короба), Ахим решительно сказал:

— Впредь не смей позволять себе ничего подобного. Если с нервами не можешь совладать, ступай к врачу. А то я такой шум подниму, что вчерашняя статья тебе колыбельной песенкой покажется.

— Пожалуйста, извини меня, — ответил Кюнау. — Нервы сдали. Но ведь мы все на этом комбинате такой воз везем! А тут еще ты с твоими проповедями. Думаешь, мы сами ни о чем не знаем?

Это звучало уже совсем по-другому. От утренней самоуверенности секретаря парткома и следа не осталось. Теперь Кюнау казался растерянным, он явно сожалел о том, что был так несдержан. Ахиму даже стало жаль его, и он решил не обострять ситуацию.

— Давай не пойдем на колошники, — сказал он. — Это ведь все равно не решит нашего спора. Лучше, если время тебе позволяет, поговорим спокойно. По возможности в теплом помещении и за чашкой горячего кофе.

Кюнау согласился. Что касается Ахима, он прекрасно знал теперь, какие вопросы должен задать секретарю парткома. Лизбет Гариш и другие женщины из ее бригады совершенно неожиданно оказали ему поддержку. Собственно, выдвигая свои требования, они били в ту же точку, подтверждали его правоту. Значит, его критика правильная и методы руководства на заводе надо действительно менять. У него стало легче на душе, даже настроение поднялось. Вначале, когда он в цеху слушал заученные ответы плавильщиков, ему казалось, что он потерпел поражение. А теперь он сам мог объяснить Кюнау, как понимает политику партии. Нет, теперь ты от меня не уйдешь! И если тебе недостаточно моих слов, может быть, прислушаешься к старшему брату? Ведь из Москвы доносятся теперь новые звуки, там открываются новые горизонты. Партия подвергла решительной критике тех, кто, вместо того чтобы убеждать, отдавал приказы, насаждал административные методы руководства. Можно ли от этого отмахиваться? А отравления ядовитым газом, гибель Беккера, Хёльсфарт едва уцелел, чудовищная пыль у бункеров и вагонеток, которая на годы сокращает жизнь работницам? Разве человек не главное в нашем обществе? Да, труд, творческий труд является оправданием нашего существования. Но он не должен быть непосильным, не должен разрушать здоровье. Вспомни-ка ту блондинку, которая протягивала тебе свои руки — потрескавшиеся, изуродованные. Она ведь кричала, что в свои тридцать уже ни на что не годится, никому не нужна. Необходимо облегчить им работу. Чтобы она приносила радость, возникало чувство, что на работе они становятся моложе, а не наоборот. Мы же на словах против всякой эксплуатации, а на деле что выходит? Мы обязаны заботиться о том, чтобы наши лозунги воплощались в жизнь и образ нового человека не только в романах возникал, но и в реальности…