Мир миров - российский зачин - [17]

Нет, МИР МИРОВ, каким он мне видится, - не первое, не второе, а нечто совсем иное, хотя и не постороннее по отношению к названному. И потому несколько слов в пояснение поставленного вопроса. Утопия (социальная) сейчас не в моде. В ней охотно отыскивают источник многих зол - и прежде всего там, где ее удалось так или иначе втеснить в действительность. Я не собираюсь оспаривать этого; я хочу лишь спросить вероятных оппонентов: полагают ли они, что роду человеческому удастся полностью и навсегда освободить себя от наваждений утопии, - и если да, то что получим мы в итоге, представленном человеком же? Не выбросим ли мы вместе с надеждою цель (понимая под последней то, что предстоит не просто осуществить, но сначала изобрести, переводя смутный образ желанного в проект, творящий из невозможности доселе неизвестные людям перспективы)?

Может, и впрямь пришел час расставания с утопией, как пришел в свое время такой час для мифа. Но подобно тому, как миф был и плодом воображения, и способом жить, так и утопия - не сама по себе, а в том смысловом и действенном ряду, где и революция, и новая тварь, и история, и, наконец, единственность всего единого: ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. Конечно, не сразу выстроился этот ряд, но затем все сошлось - в событии, переросшем себя. Дальнейший отсчет - уже от Иисуса и Павла, от духовного переворота и невиданного до тех пор человеческого сообщества, от их союза, взявшего верх над этносом и над сектой, равно как и над Pax Romana (может быть, первым Миром, который не только называл себя так, но действительно был им - в средиземноморских и переднеазиатских пределах). Античному опережению и выравниванию этот союз противопоставил свое выравнивание, не знающее - в замысле - границ ни во времени, ни в пространстве. Границы пришли позже, и позже пришло новое опережение - европейским человечеством всех остальных. Нам ли забыть, что в метрике последнего - утопия, породившая революцию, и история, которая переводила универсальный проект на язык ограниченных, а оттого и осуществимых задач, и тем достигла величайшего из своих благ - обуздания убийства: первородного греха человека, спутника его возвышения над предчеловеческой жизнью. Обуздание, что и говорить, было относительным. Сегодня памятнее кровь и жертвы (собственно европейские и вынесенные в Мир), но потому и запомнились они, переходя от поколения к поколению, что встречали отпор, что результат уже не был загнан в жесткие пределы противостояния своего и чужого, что у этого результата, у и з б и р а т е л ь н о й г и б е л и, было свое развитие. Думалось - бесконечное, пусть с обрывами и возвратами, но неумолимо восходящее, все более сужающее территорию Убийства. Но нет - история же прочертила конечную грань.

Задержимся тут: ведь все это случилось уже при нас и с нами вошло в поговорку. Достаточно назвать Треблинку и Колыму, Гернику и Ковентри, белорусскую Хатынь и тревожащую душу поляков Катынь, побывать на Пискаревском кладбище и в хиросимском мемориале, вспомнить о миллионах безымянных жертв братоубийства, кочующего по Земле, чтобы померкла слава постижений мысли и добытого трудом. Но это все-таки не очевидно - в свете поразительного выживания Homo. Людей становится все больше, как и удобств, как и средств продления жизни, как и путей извлекать даже из руин стимул к совершенствованию, к убыстренному движению вперед. Сдается, что Япония уже в XXI веке, кто следующий? И тем не менее неочевидное не уходит. И даже не в том дело, что кровь по-прежнему льется, и не в том только, что человек уже не согласен приносить себя в жертву любому из идолов прогресса. За этим еще не реализованным, но набирающим силу отказом стоит, быть может, еще не замечаемый финал и с т о р и ч е с к о г о ч е л о в е к а. А стало быть, эпилог человечества. Отказываясь от единства, по отношению к которому различия способны быть лишь версиями или вариантами, мы обнаруживаем вместе с тем неготовность к совместности несовпадающих векторов развития.

И нынешняя оргия убийств - не рецидив, а примета новизны, родственная другому симптому, который можно было бы назвать исторической невменяемостью. Иной раз приходит в голову, что людьми овладела амнезия, притом в парадоксальной форме - они не то, чтобы забывают все подряд, но умудряются многое переставить местами, путая прошлое, опрокидывая временную очередность и одновременность, где эпохи уже не в затылок друг другу, а рядом, и живые добровольно отдаются в управление мертвым. Не исключено, что я чрезмерно обобщаю наш отечественный синдром, наблюдая который некий условный инопланетянин вряд ли смог бы уразуметь: что было раньше крещение Руси или Октябрьская революция, и кто был раньше - Сталин или Иоанн IV, Горбачев или Александр II? Но подозреваю, что синдром этот ныне планетарен, и в основе его - переворачивание, совершаемое самим человеческим бытием, отменяющим диахронию и утверждающим в качестве нормы с и н х р о н и ю. А тем самым предвещающий ВОЗВРАТ ИЗ ИСТОРИИ В ЭВОЛЮЦИЮ.

Оттого нам вряд ли удастся так просто разделаться с утопией, изъяв ее из ее гнезда и покончив с ней - одинокой. Придется идти до конца, освобождаясь и от ее напарников.