Мир Книги джунглей - [57]

Я знал, что Каилаш Санкхала особенно прилежно изучал тигров именно в Сариске. Множество случаев, описанных в его книге, происходило в этой области, и нам не терпелось увидеть ее своими глазами.

Руководил тогда заповедником Фатех Сингх. Страстный поборник охраны природы, он всю душу вкладывает в это нелегкое дело. И уж если Фатех за что возьмется, будь то малое или большое начинание, толк будет. На нужное дело сил не жалеет, не отделывается красивыми фразами.

Не забуду, как он выручил нас однажды вечером, когда мы совершенно вымотались на съемке и у меня из-за диабета резко упало содержание сахара в крови. Свободных машин не было, но Фатех, словно рикша, сел на велосипед с коляской и, нажимая на неподатливые педали, довез нас до базы со всем нашим снаряжением!

Как это часто бывает с людьми, решающими серьезные задачи, Фатех не чужд юмора — если постоянно носить серьезность в сердце, оно может и надорваться. Он способен в разгар деловой беседы вдруг произнести длинную тираду голосом диснеевского утенка. Но горе тому, кто погрешит против принципов и правил, действующих в его заповеднике!

Шестнадцать лет Фатех занимал должность охотоведа в Рантхамбхоре, он знал эту территорию, как собственный сад, и наладил тщательную охрану тигров. Его знание повадок каждого зверя помогло, в частности, Каилашу Санкхале снять в Рантхамбхоре превосходные кадры, да и сам Фатех увлекается фотографией.

При нем в заповеднике практически прекратилось браконьерство. К сожалению, как это часто бывает в нашем мире, усердие повлекло за собой повышение, так что пришлось ему оставить любимый Рантхамбхор и возглавить заповедник

Сариска, а спустя всего один сезон его назначили охотоведом в Бхаратпур. Все это время Фатех не переставал тосковать по Рантхамбхору!

В Сариске, как и в Кахне, тиграм выставляют на заклание буйволов. С одной стороны, как я уже говорил, это помогает возродить популяции диких животных, составляющих естественную добычу хищника, с другой — и тигр получает больше шансов на выживание. Однако немалую роль играет тут желание привлечь туристов. Каждый вечер и каждое утро места подкормки объезжают микроавтобусы, и туристы часто могут наблюдать тигра у зарезанного им буйвола. Вот и в тот вечер, когда мы прибыли в заповедник, вернулся из экскурсии автобус с окоченевшими индейцами и европейцами, которые видели тигра у «добычи».

На другой день Фатех распорядился отвезти туда большой жестяной ящик, смахивающий на гроб франкенштейнова Чудовища. Когда мы прибыли на место, все было готово, продолговатый ящик лежал всего в полутора десятках метров от туши буйвола. В передней стенке его помещалось забранное решеткой окошко — из него фотографы, увековечивающие тигров Сариски, высовывали свои объективы. Моя кинокамера, естественно, в ящике не поместилась, и я установил ее снаружи, оставив дверь убежища открытой. После чего мы с Пиа забрались внутрь. Тихо, как мышки, мы лежали в своих спальных мешках. Рождество мы встретили, подстерегая тигров в Рантхамбхоре, теперь наступил новогодний вечер. Я никогда не ощущал особого влечения к рождественским традициям, мне странно видеть, как люди превратили столь важный некогда древний языческий ритуал жертвоприношения богам в середине зимы, с неизбежным убоем скота и необходимой для выживания обильной трапезой, в слащавый праздник лавочников, пусть даже спасительный для многих дельцов… Ни Пиа, ни я не испытывали ровно никакой тоски по рождественской суматохе (да и кому она по душе?!), и наш способ встречи Нового года вполне устраивал обоих. До чего романтично: мы двое, тигр и гроб Чудовища.

В сумерках один кабан едва не ворвался в наше убежище, открытая дверь которого смахивала на входное отверстие верши. В последнюю секунду зверь фыркнул, повернулся кругом и ускакал, выражая громким хрюканьем недовольство судьбой, подстраивающей ему неожиданные каверзы.

Дождались мы и тигра, но он удалился, тихо ворча. Должно быть, насмотрелся на фотографов в железной рамке.

Пиа вскоре уснула, а я лежал и вслушивался в звуки, доносившиеся до меня с окружающей луговины. Переливчатые хоры воющих шакалов, редкие крики павлинов, которых здесь больше, чем где-либо еще в Индии…

И мне вспоминались прошлые новогодние вечера.

Лет 20–25 назад каждый новогодний вечер означал желанное пополнение финансов, которые у меня, как и у всякого эстрадного артиста, между летними гастролями в народных парках заметно скудели. Я мчался из одного зала в другой по Стокгольму на такси, от Дома концертов до очередного большого кинотеатра, где происходило ночное бдение по случаю Нового года. Головоломная система, в которой на счету была каждая минута, позволяла нам, артистам, выступать по нескольку раз за вечер. Отработав десятиминутный эквилибристический номер, я, весь в поту, выскакивал на декабрьский мороз и мчался на ожидавшей меня машине к следующему объекту. Как невообразимо давно это было — и как отчетливо сохранилось в памяти…

Потом новогодние вечера приняли форму, которая теперь мне представляется еще более чуждой. Чинное торжество в домашнем кругу, смокинг, шампанское в хрустальных бокалах — все это претило мне в такой же мере, как сам навязанный тогда мне жизненный уклад. И как раз в новогодний вечер всего четыре года назад я сбросил эту смирительную рубашку! «Пусть знают взрослые и дети — свобода лучший дар на свете.»