Мир госпожи Малиновской - [2]

Борович не мог понять, отчего бракосочетание госпожи Богны и Малиновского показалось ему чем-то непристойным. Было нечто неуместное в том, что она выбрала именно его. Окажись на его месте любой другой, тот же Ягода — и Борович не испытывал бы столь сильного внутреннего протеста.

— Нет, дело не в ней, а в ее выборе, — попытался он объяснить себе причину своего возмущения, и это заметно его успокоило.

Кроме того, до осени многое могло измениться. Месяц — это долгий срок. А может, все еще не решено окончательно?… В конторе любые слухи почему-то превращались в аксиомы. Но, в любом случае, хорошо, что он узнал обо всем не от самого Малиновского.

В коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, дверь резко отворилась, и на пороге встал Ягода. Его узкие губы раздвинулись в ухмылке, красное лицо с бугристой кожей лоснилось.

— Как вы? — Он протянул Боровичу маленькую сильную руку. — Правильно сделали, что приехали. Работы по горло. Как там в Закопане, нормально?

— Спасибо. Погода была чудесная, — сказал, пожимая ему руку, Борович.

— По горам не ходили, а?… — Ягода коротко засмеялся. — Уж я вас знаю!

— Вы не ошибаетесь.

Они, собственно, были друг с другом на «вы», но порой в порыве чувств Ягода обращался к нему дружески-приказным тоном, немного панибратски. И в иные моменты эта манера разговора доставляла Боровичу смутное удовлетворение.

— Я видел вашего брата, — начал Ягода, раскрывая пухлую кожаную папку. — Неплохой парень. Только весь на нервах. Пытается получить отсрочку от армии.

— Вы были в Кракове?

— Был. Вам следует выбить это из его головы. Учеба учебой, но такой школы, как в армии, нет нигде. Малиновского еще не было?

— Нет.

— В последнее время он любит опаздывать, — без нажима произнес Ягода, вздохнул, словно собираясь что-то добавить, но только кашлянул и взял телефонную трубку.

Борович принялся разглядывать завалы бумаг. Были здесь планы и сметы частных домов, чьи владельцы просили долговременные ссуды для завершения строительства. Это имело к Боровичу отношение лишь постольку, поскольку он мог рассматривать каждый проект с точки зрения эстетики, полезности строительства и его длительности. Стороны правовую и финансовую прорабатывал Малиновский, а окончательное решение принимал Ягода, после чего акты шли к директору на утверждение.

Два года назад, когда Борович получил эту должность, его еще интересовали все эти планы, стили, целесообразность строительства. Он вел переписку с просителями, требовал изменений, переделок, улучшений, а те проекты, которые ему нравились, пытался продвигать. Теперь же он исполнял свои обязанности механически. Проверял, рассчитывал, фиксировал, после чего к верхнему правому углу акта цеплял скрепкой листок с примерно таким текстом: «Противоречит параграфу 23 устава от такого-то числа, не соответствует пунктам 3, 7 и 14 предписаний от такого-то числа, не соответствует правилам строительного фонда, статье 9, части „с“».

Нередко Ягода, который фанатично продвигал строительство, возвращал ему замечания со словами:

— Господин Борович, так нельзя. Вызовите клиента и объясните ему, в чем он неправ. Тут очевидно незнание предписаний. Мы не можем погрязать в бюрократии.

— Но дом уже возведен под крышу, что-то менять там поздно, — возражал Борович.

— Значит, нам придется пойти на какие-то уступки.

— Против устава?

— Устав — для людей, не люди для устава, — заявлял Ягода.

Порой еще и добавлял:

— Из-за этой австрийской формальности все рухнет.

Сам же был если не формалистом, то по меньшей мере ригористом. Все уставы и предписания он знал наизусть, к тому же его родиной были территории, при Разделах[2] отошедшие к Австрии. Возможно, поэтому он не выносил ничего, что напоминало ему Австрию. Было это всем известной слабостью Ягоды. Если он пускался в какую-то дискуссию, а кто-то начинал говорить об австрийскости его взглядов, он сразу же пасовал.

Борович положил на стол Малиновского уже вторую проработанную папку, когда тот наконец явился. Был в светлом — слишком светлом для конторы — костюме, его дополнял ярко-синий галстук. Он поздоровался с Боровичем, как всегда, с ни к чему не обязывающей сердечностью.

— Ты приехал! Прекрасно выглядишь! Мы по тебе соскучились. Дважды приходил к тебе барон Денхофф. Очаровательный человек. Господин из господинов… Да. Чудесная нынче погода. Ну, и как ты?… — Не дожидаясь ответа, обратился к Ягоде: — Здорово, Кази! Не злись из-за того, что я припозднился. Видишь ли, трамваи очень часто того…

Ягода молча пожал ему руку и вернулся к работе. Заговорил лишь какое-то время спустя:

— Вам не кажется, господин Борович, что некоторые тут и до самой смерти не отвыкнут от школярских отговорок?

— Кази, ты это меня имеешь в виду? — вскинулся Малиновский.

— Тебя.

— Ну, знаешь ли!..

— Знаю.

Борович бросил взгляд на вскинутые в возмущении руки Малиновского. На пальце правой руки блестел сапфир в старой ренессансной оправе — перстень госпожи Богны. Это было действительно больно и невероятно обидно. «Обидно за госпожу Богну», — уточнил он. И неожиданно накатило горькое: «Почему?!» Если такой человек был выбран ею, то, как видно, он это заслужил, как и она его. Наверное, она нашла в Малиновском черты, которые посчитала достойными, — но тогда не ошибался ли он в своей оценке этой женщины?…