Мир - [45]

— Смотри, Гуннар, солнечный зайчик схватит тебя! — прокричал Энок и посмотрел на Каролуса. Тот понял намёк.

— Вы должны меня извинить, — отвечал тот, — но я не отличаюсь крепким здоровьем; и когда я голоден, я делаюсь таким слабым и хилым, что не могу пошевелиться.

— Вот-вот! — застрекотал Торкель. — Никак, Каролус с прошлой недели ничего не ел?

— Вот Гуннар держится… — начал было Энок, но осёкся. Этот цыганёнок всегда находил, что ответить. Немного погодя Энок продолжил:

— Если ты хочешь получать жалованье, Каролус, то ты, пожалуй, того достоин. Ты уже такой большой и взрослый, и ты наверняка надеешься… и отец твой тоже, что… ты будешь порядочным человеком!

— Как мило, что вы упомянули моего отца. Меньше всего он надеется на то, что мне придётся голодать в усадьбе Хове! — Каролус раскраснелся; его глазёнки так и засверкали.

Энок молчал; лицо его посерело.

Опять Господь был против него. Каролус как был, так и остался цыганом.

XX

Воскресенье.

Обитатели Хове спали чуть дольше обычного; они поднялись часов в шесть.

Энок не смел взглянуть на небо; вчера вечером он так усердно молился о том, чтобы пошёл дождь. Ныне же повсюду ясно и светло.

На всём бескрайнем небе лишь солнце, от горной цепи до моря — лёгкая и прозрачная синева. На юго-западе пара лёгких белых полос, словно перья, на небосводе. Густой туман над морем развеялся; лишь еле заметная дымка.

Последняя лёгкая полоса тумана поднялась от камышей в Хейаланде и растворилась в небесной синеве. Кругом по-утреннему свежо и прохладно, однако солнце начинает припекать. Над болотами резвятся стайки чибисов, сияя белизной и оглашая всё вокруг по-женски страстными криками. Жаворонок летит всё выше и выше, пока не исчезает в небе; там в вышине он летает и поёт.

Коровы уже пасутся. Овец тоже Энок в этом году выпустил в поле, ведь его младшие дочери уже такие большие, что могут за ними присмотреть. Вприпрыжку, блея и мыча, стадо устроило пляску на лугу. Коровы, телята, овцы и ягнята играют, бодают друг друга, скача и подпрыгивая; телята бегут за овцами, пугая их; молодые тёлочки полны страсти; колокольчики звенят и поют; всё живое радуется лету.

Каролусу выпало пасти в воскресенье; беспечный и долговязый, он бежит за стадом. В руке у него длинный посох, он прыгает и скачет, как телёнок. Он порывается спеть:

О милые мои вы чавы[97],

О, нэ чаритесь[98] так! —

но песня обрывается, он ещё не может петь по-норвежски.

Далеко на западе — бледное сияние моря. Алые и белые паруса светятся в утреннем бризе; на краю горизонта виднеется чёрная полоска дыма от парохода. Каролус подпрыгивает что есть сил. Кто знает, в следующее воскресенье, быть может, и он уплывёт туда!

Из одежды на нём только штаны, рубаха в голубую полоску и маленькая плоская шапка. Но он запросто мог бы скинуть всё это и скакать голышом среди телят и ягнят, как Адам в раю.

Он гонит овец на север от мельницы, вниз к болоту. Там есть чем поживиться, а ветерок отгоняет слепней. Овцы толкутся на пригорке вокруг мельницы; не любят они болотную траву. Быть может, они мечтают пастись на лугу… «Но сперва пускай спросят у меня разрешения», — думает Каролус.

Во-первых, здесь спокойно. И Каролус бродит по болоту, ищет птичьи гнёзда. «И-ре! И-ре! И-ре!» — кричат чибисы, мечутся, сбиваясь в стаи. Воздух полон ароматов; свежий, острый запах молодого вереска, полевых цветов, цветущих ягод, трилистника и восковницы смешивается с тяжёлым сладковатым маревом гниющих болот; горячий воздух становится таким блаженно-усыпляющим. Неторопливо шагает Каролус от кочки к кочке; дышит глубоко и протяжно; ах, как хорошо; ах, как хорошо…

Крики чибисов на болоте и писк ржанок на вересковом пригорке сливаются друг с другом, как звуки флейты и скрипки. Большая тёмная цапля поднимается, взмахивая крыльями, и держит курс на Хейаландские озёра.

Обезумев от злости, яростней и яростней мечутся чибисы над головой Каролуса, петляя и кружась, и кричат, кричат, кувыркаясь в воздухе. Иногда они крутятся прямо перед глазами, машут крыльями, надрывно скрипя, и тогда можно затылком почувствовать их дуновение. Хе-хе! Иногда они падают перед Каролусом, переворачиваются, глядят ему в глаза и грозно наступают на него, но стоит им подойти так близко, что он улавливает блеск в их глазах, — тут же убегают. Хе-хе, вот потеха-то! И он дразнит птиц. Кидается в них кусками торфа и угля и всем, что попадёт под руку, и от того они ещё больше беснуются.

Становится жарко, комары одолевают; Каролус устал и хочет уйти. Здесь нет яиц; птенцы наверняка уже вылупились. Ой, мамочки, а вот и гнездо! Четыре больших яйца. Ай, какие они красивые, с маленькими точечками на хрупкой тёмно-зеленоватой скорлупе. Но они такие лёгкие. Каролус нагибается и складывает их в шапку; чибисы кричат, вне себя от злости. Он крадётся к елани; здесь есть немного воды, достаточно, чтобы опустить в неё яйцо чибиса. Подумай-ка! Они такие лёгкие, что держатся стоймя острым концом книзу! Птица преследует Каролуса, она, наверно, хочет выклевать ему глаза; то и дело она опускается на кочку и вприпрыжку наступает на него, широко размахивая крыльями, как будто пытаясь его прогнать. Это, видимо, та самая, у которой он украл яйца. На-ка, получи! Каролус, рассерженный, бросает в неё яйца, одно за другим; они со свистом летят и разбиваются вдребезги о кочку, и жёлто-красные брызги летят на землю. Довольный, Каролус суёт руки в карманы и шагает прочь, поплёвывая. Птица сперва ковыляет за ним, а потом, наконец, улетает, коротко и негромко вскрикивая, и исчезает.