Мир Чарльза Диккенса - [97]

Развернув впечатляющую картину общества, Диккенс, вероятно, стяжает еще более блистательную победу, когда ни на минуту не даст читателю забыть, что эта самая сеть утверждена вертикально: наверху восседает лорд-канцлер на шерстяной подушке, а в своей линкольнширской усадьбе коротает дни сэр Лестер Дедлок, основание же громоздкой конструкции покоится на страданиях, оно давит на хрупкие и немытые плечи подметальщика улиц Джо, больного и неграмотного оборвыша. Возмездие не заставляет себя ждать, и зловонное дыхание ночлежки «Одинокий Том», где вместе с Джо прозябают такие же отверженные, врывается в уютные гнезда среднего класса, не щадит самое домашнюю добродетель. Образцовая героиня Диккенса Эстер, например, заражается от Джо оспой. В первой главе книги Лондон и Канцлерский суд окутаны туманом, вторая глава переносит в затопленный дождями, пасмурный Чесни-Уолд, в величественный загородный дом, где решаются судьбы правительственного кабинета. Однако обвинительный акт, выносимый обществу, составлен не без нюансов. Лорд-канцлер, например, доброжелательный господин — он внимателен к мисс Флайт, которую судебные отсрочки довели до умопомешательства, по-отечески беседует с «канцлерскими подопечными» Адой и Ричардом. Твердый, упорствующий в своих заблуждениях сэр Лестер Дедлок^{109} тем не менее принадлежит к числу самых симпатичных персонажей Диккенса: он великодушно заботится о всех, кто прямо зависит от него, сохраняет рыцарскую верность своей прекрасной жене, когда ее бесчестье раскрывается, — в этом есть что-то даже романтическое. Да и надо ли, наконец, уничтожать Канцлерский суд и исправлять систему, которую сэр Лестер считает положенной Англии от бога? Кто будет кормить престарелого отца мистера Воулса и его троих дочерей, если Воулс потеряет возможность гонорарами и судебными пошлинами пустить по миру Ричарда Карстона? И что станется с жалкой развалиной, осколком Регентства кузиной Волюмнией, с ее ожерельем и детским лепетом, если ее благодетель сэр Лестер потеряет свое право определять судьбы страны?

Нигде не высказывая этого прямо, Диккенс дает понять, что общество, допустившее смерть Джо от голода и одиночества, вдвойне отвратительно, бросая кусок другим таким же несчастным. Здесь, безусловно, выразилось отвращение Диккенса к покровительству и зависимости, определяющим отношения между людьми: он знал, что это такое по собственной семье, особенно в последние пятнадцать лет жизни. Сказать, что Канцлерский суд и Чесни-Уолд символизируют туман и сырость, будет неверно, поскольку сразу вспоминаются такие неясные, расплывчатые символы, как море в «Домби и сыне» или река в «Нашем общем друге». Самое замечательное то, что и Канцлерский суд и туман вместе символизируют Англию, но еще они существуют сами по себе. Композиция, символика, повествование в «Холодном доме» — короче, все, за исключением, может быть, сюжета, художественно убедительно, поскольку их сложность не отменяет простой и ясной логики действия. Так, найденное завещание кладет конец тяжбе «Джарндисов» и никому ничего не приносит — всё съели судебные издержки; позор и смерть жены повергают в прах гордый мир сэра Лестера; кучку обгорелых костей и пятно густой желтой жидкости оставит после «самовозгорания» алкоголик Крук, скупщик старья и железного лома, свой «лорд-канцлер» в мире рубища, голода и чумы. Прогнившее сверху донизу общество совершает полный оборот на страницах этого удивительного романа.

Здесь не место подробно останавливаться на длинном и разноликом списке dramatis personae[24] романа, скажем только, что, как правило, эгоистичные и поэтому пошлые герои тянутся к себе подобным, замыкаются в маленькие группки, пренебрегая семьей и зависимыми от них людьми, — но так же вели себя по отношению к народу и правящие классы Англии. Мистер Тарвидроп, толстяк и живая память о времени принца-регента, думает только о своих манерах; дедушка Смоллуид и его не знавшие детства внуки думают только о наживе; странствующий проповедник мистер Чедбенд думает только о своем голосе; миссис Пардигл, побуждающая своих детей употреблять карманные деньги только на добрые дела, думает о себе как о подвижнице, когда разносит церковные трактаты по домам, где сидят без хлеба; миссис Джеллиби, совершенно забросившая своих детей, разочаровывается в миссионерстве в Африке и вступает в борьбу за женские права (перед лицом вопиющего народного бедствия и миссионерство, и эти права доводили Диккенса до бешенства). И наконец, не устает бесхитростно выбалтывать собственное мнение о себе мистер Скимпол, этот обаятельный недоросль, не дурак пожить за чужой счет и острый на язычок. Все они как дети самозабвенно предаются своим пустякам, а мимо, не привлекая их внимания, идут голод, болезни.

Лондонский туман.

Мисс Сара Уайтхед. «Холодный дом».

Что касается Джо, воплощенного символа жертвы, то этот образ, мне думается, заслуживает высшей похвалы. Ни тяжеловесный пафос, ни даже малодраматическое чтение «Отче наш» на смертном одре не в силах ослабить впечатление, которое оставил по себе пугливый и бестолковый, как звереныш, Джо — всеми брошенное, забитое, затравленное существо. Образ покинутого и бездомного ребенка у Диккенса в случае с Джо получил свое самое полное выражение. В образе Джо нет ничего возвышенного и романтического, Диккенс вообще «не подыгрывает» ему, разве только намекает, что природная порядочность торжествует над злом и безнравственностью. В книге, которая подчеркнуто отказывает в добродетели диким африканцам, Джо (как конюх Хью в «Барнеби Радже») — единственная дань традиционному образу благородного дикаря. Сострадание Диккенса беднякам ярче всего выразилось в той сцене, где Гуся, сиротка-служанка в доме Снегсби (то есть последний человек в викторианском быту), поражаясь и сочувствуя, наблюдает сцену допроса Джо: она заглянула в жизнь, еще более беспросветную; бедняки всегда приходят друг другу на помощь, и добросердечная Гуся отдает Джо свой ужин: