Мир Чарльза Диккенса - [59]
В сущности, книга потому и распадается на две части, что невозможно рассматривать преступление одновременно как продукт общества и как нечто для него смертоносное. Без сомнения, именно поэтому, не говоря уже о ярких характерах и убедительной атмосфере действия, «Оливер Твист» — прекрасный «поп-роман»: ибо у широкой публики (иначе говоря, у нас с вами) есть потребность сочувствовать угнетенным, но нет времени разбираться подробно в том, к чему приводит угнетение. Читатели хотят жалеть Оливера, значит, ему нельзя быть реальным существом, ведь реальный Оливер обратился бы в развращенного и огрубевшего Фейгина, который должен быть нам отвратителен. И еще, когда приходит час травить и преследовать шайку, читатель хочет участвовать в травле; однако в глубине души он не прочь приобщиться к подвигам шайки и разделить ее славу (пусть мерзкую славу — в наше время, пожалуй, чем мерзостней, тем лучше) и ее кратковременное необузданное веселье.
«Николас Никльби»
Создавая «Оливера Твиста», Диккенс пользовался приемами модного тогда «ньюгетского романа»>{52}, мастерами которого были два известных его современника — Эйнсуорт и Литтон; хотя, как он горячо уверял в предисловии к третьему изданию, он всячески старался избежать сентиментально-романтического приукрашивания преступников, коим грешили почти все авторы «ньюгетской» школы. В «Николасе Никльби» он вернулся к скитаниям и приключениям юного героя — наследию прошлого века, наследию Фильдинга и Смоллета, — но попытался объединить свой рассказ единым сюжетом. Впрочем, даже при том, что Николас Никльби куда щедрее, чем кто-либо из последующих героев Диккенса, наделен свойственным автору пониманием нелепого и смешного и легкомысленной влюбчивостью, роман этот в целом неудачен.
Монкс и Фейгин смотрят на спящего Оливера. «Оливер Твист».
Рисунок Крукшенка.
Фейгин в тюрьме.
Есть в нем отличные находки. Миссис Никльби — великолепная комическая фигура, и главное, в ее нескончаемых речах всегда ощущается уязвленное самолюбие благовоспитанной особы. Чего ни коснись, непременно окажется, что она (а следовательно, и все ей подобные) чем-то или кем-то оскорблена или ущемлена; все ее величие — в прошлом. Послушать только, как она рассуждает о Хлебных законах, перейдя к ним от флюса, который заполучила когда-то, простыв в наемной карете: она и не узнала бы, что там откинут верх, «если бы с нас не взяли по лишнему шиллингу в час за то, что он откинут. Потому что есть, оказывается, такой закон или тогда был, и, на мой взгляд, самый возмутительный закон; я в этих делах не понимаю, но я бы сказала, что Хлебные законы — ничто по сравнению с этим постановлением парламента!» Но один блистательный образ не может спасти целый роман, а миссис Никльби прямо тонет в мелодраматических нагромождениях нечетко построенного сюжета (в этом смысле ее изумительные монологи звучат почти пародией на весь роман).
М-с Сквирс раздает лекарство. «Николас Никльби».
Рисунок Физа.
Николас Никльби «удивляет» м-ра Сквирса и его семью.
Рисунок Физа.
По поводу Сквирсов и Дотбойс-Холла расточалось немало похвал, но, в сущности, это всего лишь хороший, живой репортаж. Мальчишки здесь по сравнению с первой частью «Оливера Твиста» совершенно безлики рядом со своими ярко обрисованными мучителями — семейкой Сквирсов — и ничуть не трогают читателя. Откровенно говоря, я сильно подозреваю, что большинство из нас помнит Дотбойс-Холл скорее по двум великолепным иллюстрациям Физа, чем по тексту Диккенса. Быть может, здесь уместно сказать, что, несмотря на некоторые неизбежные неудачи, иллюстрации Физа (Хэблота Брауна), остававшегося со времен «Очерков Боза» и «Пиквика» главным иллюстратором Диккенса, на мой взгляд, прибавляют еще одно измерение (и весьма ценное) миру диккенсовских образов. Я отдаю Физу предпочтение перед всеми другими иллюстраторами Диккенса, включая и Джорджа Крукшенка, рисовальщика гораздо более талантливого, который иллюстрировал «Оливера Твиста», — ибо даже неудачи Физа, скорее, подкрепляют слабости самого Диккенса: они «реалистичны» и сентиментальны, как его книги. Рисуя Дотбойс-Холл, художник обстоятельно выписывает толпу, то есть мальчиков, которые у Диккенса безлики и расплывчаты. К добру ли, к худу, но наше понимание мира Диккенса неразрывно связано с Физом. Кто может отделить текст Диккенса от таких созданных Физом зрительных образов, как Пексниф, миссис Гэмп, миссис Скьютон, майор Бегсток, мистер Микобер или, скажем, Стирфорт, бросающий вызов мистеру Меллу; или же от таких более драматических сцен, как, например, бегство мистера Каркера или изображение Одинокого Тома?>{53} Да и кому придет в голову их разделять, если вспомнить, как тщательно пересматривал все иллюстрации сам Диккенс?
И все же одна часть «Николаса Никльби» превосходна — главы, связанные с Краммльзом. Диккенс нигде так блестяще не изображает театр, как здесь, описывая эту захудалую бродячую труппу. Он в полной мере раскрыл истинно актерскую вздорность, тщеславие, неуемное себялюбие. Все эти люди исполнены слабостей, кроме разве чудесной труженицы, мастерицы на все руки миссис Граден. Каждый движим прежде всего тщеславием, да иначе и быть не может у актеров, которые несут людям то, чего так мало в жизни, что рождено воображением, а потому стоит неизмеримо больше, чем все ценности жалких провинциальных буржуа, чьего покровительства они вынуждены добиваться. Никто, даже сами актеры, не в силах сказать, сколько в их словах и действиях фальши, ибо не известно, могли бы они или нет вернее осуществлять свою мечту — стать истинными художниками, — если бы им не приходилось так трудно, если бы многочисленней и разборчивей была публика и не надо было ежедневно выдавать мишуру за золото? Пожалуй, у них вправду плохой вкус, страсть к самодовольству и хвастовству, к дешевым эффектам. Но как знать, возможно, их высокое мнение о себе некогда было вполне обоснованным? Мистер Краммльз, который без зазрения совести эксплуатирует свою дочь — «дитя-феномен», — один из немногих честно обрисованных и на диво симпатичных старых обманщиков, когда-либо выведенных в литературе. Пока Николас под именем мистера Джонсона странствует вместе с труппой, роману прибавляется жизни, выразительности и какого-то лукавства, не свойственного Диккенсу. Если б «Николас Никльби» оказался «театральным» романом Диккенса, как «Холодный дом» романом о правосудии, это была бы превосходная комедия. В последнее время иные восторженные поклонники «Никльби» пытаются уверить нас, что так оно и есть — что мелодраматичность основных сюжетных линий (Ральф Никльби, скряга Грайд, преследующий Маделайн Брэй, беспутный сэр Мальбери Хоук, преследующий сестру Николаса, Кэт, и сама история любви Николаса) — все это своей театральностью должно оттенить комизм семейства Краммльзов. Но мне думается, подобные толкования лишь попытка похитрее оправдать неудачу Диккенса, его мелодраматичность. Автор мог бы сыскать множество других способов, чтобы противопоставить таких неустанно позирующих персонажей, как миссис Никльби, миссис Уититерли и чета Манталини, настоящим актерам из мира Краммльзов; при этом нельзя не заметить, что самые забавные у Диккенса разговоры о Шекспире (а Шекспир питает немало смешных его страниц) ведутся между миссис Никльби и миссис Уититерли:
