Мир Чарльза Диккенса - [37]
Пожар в парламенте.
В 1835 году, будучи прославленным репортером, Диккенс уже полтора года и больше печатал свои литературные очерки, сперва анонимно, потом под псевдонимом, который в скором времени прогремел на весь мир. Еще в конце 1834 года его представили известному автору исторических романов Гаррисону Эйнсуорту>{29}, посетившему редакцию их газеты, как молодого даровитого писателя «Боза». В феврале 1836 года, через несколько месяцев после успешной забастовки сотрудников «Морнинг кроникл», инициатором которой был Диккенс, вышла в свет его первая книга «Очерки Боза». Но только к ноябрю 1836 года, когда «Пиквикский клуб» окончательно утвердил его имя в литературе и он почувствовал, что у него не будет недостатка в издателях, он расстался с журналистикой. Ему было тогда неполных двадцать пять лет, и он уже был женат. Его письмо с просьбой об отставке, посланное владельцу «Морнинг кроникл» сэру Джону Истхопу, было чем-то вроде окончательного вызова работодателю (что позднее он не раз повторял по отношению к своим издателям, причем в качестве человека уже вполне независимого). Письмо это начиналось словами: «Дражайший сэр, не почтите за проявление намеренного неуважения к вам то, что я на днях не вернулся в редакцию…» — и заканчивалось следующим образом: «Поверьте, сударь, если вы считаете нужным поощрять тех, кто работает на вас… то избранный вами путь не способствует вашей цели». Так появился Неподражаемый.
Но прежде чем праздновать славную победу «Пиквикского клуба», нам следует обратиться к тем радостям и печалям, которые выпали на долю молодого Диккенса в эти десять трудовых лет после окончания школы, ибо его часы досуга и сердечные увлечения куда больше, чем отупляющее однообразие работы, помогают понять изображенные писателем нравы и отношения, его стиль и то сугубо личное, что за этим стилем скрывается, иными словами — проникнуть в многокрасочный мир, созданный им в первое десятилетие творчества.
Глава III
Любовь, женитьба, победы и утраты
в годы с 1827-го по 1840-й
Хотя подоснова романов Диккенса скорее всего мифична, непосредственной моделью для него послужило викторианское общество. Целью его, как и других великих романистов XIX века, было возможно полнее показать окружающий мир, и, как бы ни придирались иные критики к тому, что он-де неточно изобразил аристократию или рабочий класс, несомненно одно: со времени написания «Домби и сына» (1846) и до «Нашего общего друга» (1864) он преуспел в этом как никто из английских романистов, хотя, разумеется, созданная им картина отвечает его взглядам, а не взглядам будущих историков общества. Однако до 1846 года нарисованный Диккенсом портрет общества отличается заметной неполнотой. Это относится и к изображению Англии в «Мартине Чеззлвите», даже при том, что в этом романе, написанном после нескольких месяцев пребывания в Штатах, Диккенс оказался в состоянии дать широкую сатирическую панораму американского общества. В ранних романах Диккенса перед нами предстает главным образом буржуазная Англия, а вернее, Лондон. Немногие попытки автора изобразить себялюбивую знать в «Николасе Никльби» или же аристократические осколки Регентства, собравшиеся в Бате («Пиквикский клуб»), носят случайный характер. Нет в этих романах и рабочего класса в нашем понимании слова, хотя нам приходится делать исключение для слуг, вроде Сэма Уэллера, юного Кита Набблса или «маркизы» из «Лавки древностей», ибо надо помнить, что домашняя прислуга составляла весьма основательную часть трудящихся классов викторианской Англии. Дальше идут уже самые низы общества, одни представители которых, подобно беднякам из первой половины «Оливера Твиста», слишком побиты жизнью, чтобы работать, другие же слишком для этого хитры, подобно шайке Фейгина из второй половины той же книги.
Даже в этом преимущественно буржуазном мире ранних романов Диккенса, если взять за скобки мистера Пиквика и трех его бегло очерченных друзей путешественников-пиквикистов, приобретающих некоторую характерность в силу того, что они стоят рядом с великим основателем их клуба, персонажи из числа богатых и влиятельных буржуа (например, Мэйли из «Оливера Твиста» или Чириблы из «Николаса Никльби») обрисованы в столь розовых тонах и столь расплывчато, что становятся почти неразличимыми. Исключая все эти случаи, буржуазный мир, равно добрый и злой, смешной и страшный, замкнут, стиснут и обособлен. Это — мир закопченных биржевых и адвокатских контор, клерков на высоких табуретах, званых вечеров в передней гостиной, пропахнувших кухней пансионов, как у М. Тоджерс; мир, в котором, если мелодраматический сюжет не требует совращения или убийства, люди разоряются ради того, чтобы сколько-нибудь походить на светских господ, как это делают мистер Манталини и Дик Свивеллер, или прозябают в нищете и убожестве, чтобы накопить состояние, как Ральф Никльби, Энтони и Джонас Чеззлвиты или Самсон Брасс с его сестрой Салли; это душные джунгли, где подружки — с виду нежно любящие друг друга, а в душе яростные соперницы — ловят мужей, как Фанни Сквирс и Тильда Прайс, мисс Сневелличчи и мисс Ледрук или Черри и Мерри Пексниф; это мир, где целыми семьями гоняются за наследством, иногда смешно, как Кенуигсы, когда они обхаживают дядюшку Лиливика, иногда страшно, как Чеззлвиты, которые охотятся всей сворой за деньгами старого Мартина. Это молодой «средний класс», совсем недавно вышедший из зависимости и безвестности XVIII века и живущий в обществе, где стряпчих, учителей, врачей и священников ставят еще не слишком высоко, а купцы и их работники вчера еще жили под одной крышей; это общество стяжателей, узколобых, подозрительных, чтущих Мамону людей, чьи возвышенные речи, как у Пекснифа — этого не то чтоб священника, но уж никак не мирянина, — сущее лицемерие; люди с грубой, ненасытной жаждой удовольствий, прячущие свою жадность под маской преувеличенной щепетильности и благородства, уже ничем не связанные между собой, но еще живущие вместе, как те обитатели подполья, которых не успели выкурить из их нор.
