Мир Чарльза Диккенса - [114]
Парадоксально, но этот замечательный роман, созданный в период разочарования, более мрачный и реалистический, чем все другие его книги, не очень смешной даже в комических местах, завершающийся (как в первом, так и в окончательном варианте>{127}) на какой-то неясной ноте, — парадоксально, что он самый мягкий роман Диккенса благодаря и авторскому сочувствию почти ко всем персонажам, и любви Джо к Пипу, и любви, которую Пип начинает чувствовать даже к Мэгвичу. Здесь больше, чем в ранних романах, настоящей, а не показной сердечности, больше скромности, чем смирения, украшающего Крошку Доррит и Эстер Саммерсон. И делу не помешало, что более трезвое и сочувственное отношение к человечеству не развеяло убежденности Диккенса в существовании абсолютного зла. По-моему, только один темный мазок портит картину: Джо осуждает детские выдумки Пипа, считает их враками, и в этом слышится толстовское, пуританское осуждение искусства (и прежде всего литературы, к которой Диккенс имел некоторое отношение).
Семья и иждивенцы
В шестидесятые годы жизнь все чаще взывала к Диккенсу о сострадании. Во-первых, понемногу умирали дорогие и такие нужные старые друзья, из ровесников его пережили только Форстер, Литтон и Макриди. Можно написать скорбящему другу: «Сомкнем ряды и марш вперед», но все труднее, собравшись с силами, отгонять мысли о смерти. Частенько старые друзья оставляли после себя необеспеченные семьи — конкуренция в литературе и артистическом мире викторианской Англии была жестокой и сводила людей в могилу, прежде чем они успевали скопить денег. Будущее его многочисленных иждивенцев в последнее десятилетие все больше тревожило Диккенса, как Теккерею не давала покоя судьба дочерей.
Что касается родственников Диккенса, братьев и сестер, то их зависимость от него возросла до пугающих размеров. Его брат Альфред, человек работящий и честный, умер в 1860 году тридцати восьми лет, оставив на его попечение жену и детей. Другой брат писателя, его любимец Фред, забавник и открытая душа, женился, выкрав невесту у родителей, чем заслужил неодобрение Диккенса, потом бросил жену и сделался безнадежным нахлебником. Задолго до смерти Фреда Диккенс отказал ему в дальнейшей помощи: «Я уже сделал для тебя значительно больше, чем любой беспристрастный человек счел бы правильным и разумным. Но мои расходы, если принять во внимание всю помощь, которую я оказываю другим родственникам, чудовищно велики. Рассчитывать на мою дальнейшую поддержку тебе больше не приходится». Когда в 1868 году Фред умер на руках у чужих людей в Йоркшире, Диккенс был потрясен. Свидетелям его последних дней он написал: «Вы сможете представить, с какой нежностью пишу я вам эти слова, если узнаете, что в детстве он был моим любимцем, а когда подрос, стал учеником». В письме Форстеру: «Это была жизнь, растраченная впустую, но Господь запрещает нам осуждать и это и многое другое, если зло не было намеренным и закоснелым».
Дети Диккенса: старший сын Чарльз Коллифорд Боз.
Кэйти и Мэйми.
Уолтер Лэндор.
К самому младшему брату, Огастесу, тоже унаследовавшему несамостоятельность отца, Диккенс особой нежности не питал. Своей сестре Летиции, просившей рекомендовать Огастеса кому-нибудь из его американских друзей, он ответил: «Я в него не верю. Имей я сам возможность предоставить ему в Америке подходящую должность, то предоставил бы ее; но я не могу просить другого человека, особенно постороннего, который сделал бы это только из уважения к моему имени». Все-таки он помогал содержать брошенную братом жену, а в 1868 году, во время гастролей по Америке, подвергся газетным нападкам за то, что не оказал помощи любовнице и незаконным детям Огастеса в Чикаго. В 1861 году после преждевременной смерти Генри Остина, шурина и большого друга, Летиция тоже стала его заботой. Она жила с их матерью, пока та, совсем одряхлев, не умерла в 1863 году. Джорджине пришлось содержать Летицию и после смерти Диккенса. В высказываниях писателя о его иждивенцах проскальзывают нотки раздражительной неприязни, отчего он часто сваливал переговоры с ними на Джорджину или Уиллса (хотя готовность помочь им, щедрость, как и внимание к нуждающимся друзьям, никогда не иссякали). И не удивительно, что родственники, собирающиеся в комнате больной и полубезумной мисс Хэвишем, очень похожи на стаю хищников.
Хотя одно с другим связано, Диккенса в последнее десятилетие его жизни тревожили не столько друзья, братья и сестры, сколько его собственные дети. Насмотревшись на беспечность родителей, плачевно сказывающуюся в судьбе двух его братьев, Диккенс с самого начала решил воспитывать своих детей (прежде всего семерых сыновей) таким образом, чтобы уберечь их от фамильного недуга. Раскритиковать его за неудачу легко, однако в своей основе педагогические методы Диккенса не казались викторианцам столь же сомнительными, как они кажутся нам. Иные самые несносные проявления его отеческой опеки проистекали из природного деспотизма — например, он терпеть не мог беспорядка: «Я до такой степени одержим идеей порядка во всем, что, боюсь, у меня самого не все в порядке». Пока дети были маленькими и позже, во время школьных каникул, досмотр детских комнат, вешалок для пальто и прочее проводился чуть не ежедневно. От всего этого не были избавлены и обе дочери: младшая, Кэйти, девочка порывистая и живая, часто находила на своей подушечке для булавок записку со строгим выговором.
