Мир без лица. Книга 2 - [53]

Глава 10. Божественная паранойя

Дороге Теней удалось то, чего не смогло сделать Мертвое море: она нас разделила. Via dolorosa[73], пролегающий через чрево китово, — вот что такое эта равнина. Словно мы опять идем через пустыню, только небо над нами каменное, и солнце над нами каменное, и жар его обращает в камень все вокруг, даже воду, навеки застывшую желтыми волнистыми драпировками, ниспадающими с серых небес.

Кажется, что идем мы Дорогой теней назад, к стене с неприметной извилистой тропой, которая выведет нас наверх, в оскаленную пещеру в недрах монолитной глыбы, а оттуда — в причудливо-убогий замок, где бродят призраки счастья, а из замка — на кладбище пустых надежд в пустых могилах, камни которых прикрывают ничто, словно высохшие панцири насекомых. И Мертвое море глянет на нас насмешливо: как, вы еще живы? Дорога вернет нас обратно, туда же, откуда мы пришли, но будет ли это то же самое обратно и будем ли мы прежними собой?

— Где могут быть остальные? — тереблю я рукав Морехода. — И КАКИМИ они могут быть?

Уму непостижимо: я сомневаюсь в том, что мои соплеменники сохранили свою суть. Вот в отношении людей я не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что они переменились до неузнаваемости. А про Мулиартех и Гвиллиона я думать боюсь. Не могу, не могу представить их другими. Легче, кажется, отдать руку или плавник, чем отказаться от Мулиартех, какой я ее знаю, со всеми ее скверными привычками, со всей ее змеиной изворотливостью, жестокостью, жадностью, эгоизмом, скрытностью, авторитарностью, бесстыдством… Так, стоп. Если перечислять все пороки бабули, я убью ее при встрече.

Но Морк ведь не изменился! А что я о нем знаю? Его чувства ко мне я знаю, больше ничего. Ничего. Он — скала, за которую я держусь во время шторма, что еще можно знать о скале, кроме того, что она надежна? Сила и немногословность, верность мне и бездне — не слишком много у меня информации о муже. Моем муже. Ничего, впереди вечность, чтобы познакомиться поближе. Вот оно, преимущество фоморского доверия к бездне: если она сказала, что двое составят пару, незачем сомневаться — бездна знает. Но… мы ведь отступники! Мы отказники. Морк отказал Адайе, я тоже много чего натворила… Хотя Амар нас благословила, всё, не хочу больше думать на эту тему, не хочу. Всё, что у меня осталось в этом мире — это Морк, моя живая скала. Нет ничего незыблемого, ничего священного, ничего вечного во вселенной, в которой мы бредем через раскаленную черную пустыню, а Морка я пустыне не отдам. Он мой, а я его.

Мореход поглядывает на меня с сочувствием. И как это понимать? Он сочувствует мне потому, что я дошла до того, что сомневаюсь во всем, даже в Морке, или потому, что впереди меня ждет удар?

Морк делает рывок вперед. Я кидаюсь следом, но Морк останавливает меня, как никогда раньше не останавливал — твердо и бесцеремонно. Не суйся, женщина. Признак того, что он все-таки переменился или?..

А впереди, обернувшись вокруг камня в несколько витков, расслабленно почивает морской змей.

Морк прав. Если Мулиартех забыла меня… нас, то приближаться к ней опасно. Сглотнет и не поморщится. Балорова дочь! Мать Мулиартех! Змеюка чертова! Ну погляди ты на нас, ну подай знак!

— Бабушка… — растерянно лепечу я.

Глаз — безопасный, мутно-белый, сонный — открывается и несколько мгновений тупо пялится на застывшую меня. Морк перестраивается в боевую стойку, в руке его появляется неизвестно откуда взявшийся камень. Сколько мы уже в этом мире, а так и не удосужились обзавестись оружием… Дураки!

Змей взвивается в воздух, изгибаясь огромным знаком вопроса. Морк исподтишка примеряется камнем ко второму глазу Мулиартех, к оружию Балора. Боже, если змей попытается нас убить, он справится и так, ему не нужно почти ничего, чтобы нас убить… И зачем я вообще открыла рот!

— Слава Лиру! — стонет бабка. — Живые! Оба! Морк, хулиган, немедленно перестань метить каменюкой в старушку. Дети, вы как?

— Мы хорошо-о-о! — реву я, размазывая слезы по щекам. — Ба-а-а… Ты тоже… в норме? Ты цела? Ты нас помнишь?

— Вас забудешь, кошмар вы моей старости, — вздыхает морской змей и по его лошадиной морде тоже катится слеза. — Я чуть не рехнулась тут. Где-то рядом Фрель бродит. Знаешь, что с ним сталось? Я как увидела, сразу в спячку впала, наверное, чтобы истерику не закатить, как последняя… Лирова жена. Боги мои морские, давно такого страха не испытывала! Ничего уже, думала, от судьбы не хочу, только бы вы… — и она икает во всю глотку. От полноты чувств, не иначе. Ты ж моя синяя дура.

— А что с Фрелем? — Морк пытается направить сентиментальное воссоединение семьи в конструктивное русло. Куда там! Я уже обнимаю тулово змея обеими руками и реву, реву… На мою макушку каплет. Змей тоже плачет, все-таки женщина, не камень… Лир мой насквозь промокший, камень! Гвиллион! Что с ним? Я поднимаю глаза. Бабка качает головой в ответ на немой вопрос: не знаю. Не. Знаю.

— Это что… Фрель?!! — раздается вскрик. Морка может заставить кричать только о-очень экстравагантное зрелище.

С ужасом оборачиваюсь и вижу… роскошную креолку с длинными осветленными кудрями. На ней рубашка Фреля, его же штаны, кое-как собранные складками и перетянутые на тонкой талии мужским ремнем, сапоги на несколько размеров больше, чем требуется. Неудобная и нелепая одежка. Но круглое личико светится от счастья.