Мир без лица. Книга 2 - [51]

— А-а-а-а, мать твою!!! Тв-в-в-вою-у-у-у ма-а-а-ать!!! — ревет туман. — Ада-а-а-а-а!!!

Меня хватают за волосы. Ура! У меня есть волосы! И у меня есть Морк, грубая скотина, которой все равно, за что хватать девушку…

Обвивая друг друга руками, хвостами, волосами, слившись воедино, словно в любовном танце, мы уносимся вглубь страшного нигде, черного и багрового одновременно, и изо всех сил думаем, думаем друг о друге… и о них, о своих спутниках. Только бы они уцелели. Только бы они остались собой.

Белая вспышка — и полет превращается в падение. Со всего размаха мы оба впечатываемся в камень, едва-едва прикрытый подушкой мха. Болит все тело. И душа болит, как судорогой сведенная. И мысли дергает, точно больные зубы: где Мулиартех, где Гвиллион? Где бедолага Фрель и подлец Марк, втравивший нас в эту историю? Сильно ли пострадали?

— Вы прошли горизонт, — бесстрастно сообщает голос с небес. Из последних сил открываю глаза и вижу… ну конечно же, эта скотина Мореход. Жив и невредим. А что ему сделается?

— Морк? — выдыхаю я.

— Нет, — слышится откуда-то из-под моего левого плеча, — нет, я его все-таки убью. Как он мне надоел…

— Ты… ты помнишь меня? — извернувшись, вижу помятое тело, я лежу на нем, словно на жестком мате, вцепившись ногтями в расцарапанные плечи своего единственного, дорогого, бесценного… Если он меня не вспомнит, я не знаю, что я с ним сделаю.

— Ты Ада. — Морк, кряхтя, выбирается из-под меня. — Я — твой муж. Мы — фоморы. У нас впереди целая жизнь, а позади — целая смерть. Только… я очень устал. — И он заваливается набок, тычется щекой в мох. — Я… посплю.

Так. С ним все ясно. Он поспит и будет рядом целую жизнь, без вопросов.

— Остальные? — в приказном тоне выясняю у Морехода.

— Там… — лениво отвечает он и машет рукой куда-то вдаль. Я смотрю, куда он показывает.

На первый взгляд, ничего вокруг не изменилось. Та же пещера, только туман, скрывавший ее, рассеялся. И… потолок с полом поменялись местами. Цепкая фоморская память, не пострадавшая, слава Лиру, при переходе через таинственный «горизонт», по первому требованию выдает: эти мхи-лишайники были у нас над головой, а эти — под ногами. Теперь всё наоборот.

— А те, кто нас сюда заманил, — они что, встречать дорогих гостей не выйдут? — ехидничаю я.

— Они что, самоубийцы? — ухмыляется Мореход. — Кто ж к тебе по доброй воле приблизится?

— Мореход, — тихо произношу я, — ты можешь сказать мне правду? Без экивоков, без хиханек, без хаханек? Марк… он превратился в демона, которого я видела у него в мозгу там, в пещере? Он будет и дальше играть с нами в свои… игры?

— Не скажу! — почти торжествующе заявляет Мореход.

— Почему?

— Потому что я и сам не знаю! Слышишь? Не зна-ю!

Приехали.

* * *

Маг, наверное, перетрудился. А тем, кто служит ему охраной, еще предстоит перетрудиться. Монстр, в которого я превратилась, им не по зубам. Страшилища, созданные детским воображением, ни в какое сравнение не идут с теми, которых люди боятся, когда повзрослеют. Нет у дефолта-увольнения-развода таких горящих адской злобой глаз, таких длинных загнутых ногтей с фиолетовым маникюром, таких кроваво-красных губ, обнажающих дикий оскал, такого страшного шелкового халата в золотых драконах, таких кошмарных тапочек с кроличьими ушками… и все это в четыре тролльих роста. Потому что я была маленькая, когда образ этого чудовища пророс в недрах моей души, а Женщина, Блюдущая Тишину Во Дворе, была крупная, взрослая тетенька, наделенная склочным характером и неограниченной, почти божественной властью управдомши.

Два удара пухлой ладонью с бликующими когтями — и пространство вокруг мага очищается от глупых существ с игрушечными палицами. Какая гадость! Ну и мода здесь… в каменноугольном периоде. Доспехи троллей изображают, как доспехам и положено, самых могучих тварей Утгарда. То есть здоровенных насекомых. На шлемах изгибаются усики, жвалы, круглятся фасетчатые глаза. Как будто я угодила в мультик «Путешествие муравьишки» и всякие… инсекта пытаются преградить путь МНЕ!

Брезгливо расшвыривая тапками отряды нападающих, бреду по колено в троллях к своему покосившемуся куполу. Там, внутри, продираясь сквозь сгустившееся время, орудуют мои соратники. Убираю Запруду, все равно она вот-вот рухнет. И время вырывается на волю.

Я вижу: вот сильф легко, почти небрежно отражает верхние и корпусные удары, а Видар прикрывает ему спину. Клив-Солаш чертит в воздухе сверкающие зигзаги, оставляя после себя раны, мгновенно набухающие черной кровью, на излете отрубает чью-то занесенную руку с моргенштерном… Оружие, романтично названное «утренней звездой», и вцепившаяся в древко лапа тролля кружатся в воздухе, ритмично позвякивая цепью. Отстраненно замечаю: надо же! Я-то думала, топоры, секиры, палицы должны быть огромными железяками на длинных топорищах, а они на самом деле такие маленькие… Даже если вернуться к нормальному человеческому росту — все равно маленькие. И легкие. Ну да, если в рукопашной махать пудовым топором, на десятом взмахе ты сам себя из строя выведешь. Между тем тролли так ловко орудуют своими непрезентабельными… инструментами, что мне это совсем не нравится.