Мио-блюз - [3]

О’кей, тогда я скажу так: если б вы сами записывали этот рассказ, какой была бы первая фраза?

(Молчание.)

М. Б.: Вот какой: “В кошмарных снах меня всегда хоронили заживо”.

1 Воскресенье

В кошмарных снах меня всегда хоронили заживо. Каждый раз. Сперва я не понимал, что произойдет. Безмолвные люди крепко держали меня за руки, заставляли идти вперед. Не медленно, не быстро. Ночь, небо черное. Воздух жаркий, густой. Мы шагали вроде как по заброшенной промзоне. Очертания огромных темных машин высились вокруг, словно тени, отлитые в железе. Я хотел спросить, где мы и куда идем. Но кляп не позволял говорить. Царапал изнутри щеки и нёбо, впивался в уголки рта. Натирал язык, как шершавая тряпка. И с ногами было как-то не так. Их связали веревкой, из-за чего я мог делать только короткие шаги. И делал их куда больше, чем мои стражи. Это меня пугало.

Как часто пугается взрослый человек? В общем-то редко, считаные разы. Ведь по-настоящему нас пугают очень немногие вещи. Мы знаем, что почти все разрешается само собой, что на мелочи не стоит обращать внимание. Сущий подарок — перерасти вечные детские страхи, научиться видеть перспективу происходящего. Одно плохо — избавление от страхов несет с собой болезненное осознание того, чего на самом деле стоит страшиться.

Утраты близких и любимых.

Утраты собственного здоровья или жизни.

И, в редких случаях, боли или муки.

Пока я то шел сам, то меня тащили по заброшенной промзоне, я знал, что умру. Вот это в кошмарах, кстати, очень интересно. Почти всегда нам известно, как все кончится. Потому что на уровне подсознания мы догадываемся, почему нам это снится. Знаем, какие конкретные события и опыт вызывают у нас те или иные реакции, и отчасти именно эти события и питают страх. Память имеет почти безграничную власть над нашими мыслями.

Кошмары начали мучить меня сразу после того, как мне вернули Беллу. После нашей поездки в Техас. Во сне я одновременно пытался и сопротивляться, и проснуться. И ни единого разу не преуспел. Кошмар продолжался, а я ничего не мог поделать. Безмолвные люди в черном двигались неумолимо, как морской прилив и отлив. Я жевал кляп, пытался издать хоть какой-то звук. Не получалось. Никто не желал сказать, куда меня ведут. Никто не желал сказать, что я сделал.

В конце концов я все-таки понял. Начал узнавать обстановку. Понял, что за машины вокруг и что они некогда делали с нашей землей. Я бывал здесь раньше. И никогда не собирался сюда возвращаться. Я начал кричать и упираться. Но мужчины волокли меня дальше. Я висел на их руках, мои стопы и икры скребли по земле. Джинсы порвались, мне стало больно.

Все это время я пытался кричать. Даже когда мы стояли у вырытой заранее ямы. Хотел попросить прощения, рассказать, что все было ужасным несчастным случаем. Но не мог издать ни единого членораздельного звука. И вот тогда разрыдался. Хрипло, горячо, мучительно. Дрожал всем телом, молил о пощаде. Никто не слушал. Меня столкнули в яму. Она была глубокая, метра два, не меньше. Я упал на живот, почувствовал, как что-то сломалось. Ребро? Или два ребра? Левое легкое горело, я невольно попробовал перевернуться.

А они тем временем взялись за лопаты и начали сыпать на меня землю и песок. Методично, в полной тишине хоронили меня заживо. Ни на миг не останавливались. Ни когда я стал на колени, ни когда поднялся на ноги. Руки у меня были связаны за спиной, и я знал, что выбраться не смогу. Просто стоял и безмолвно кричал, меж тем как страх завладевал остатками рассудка. Я встречал смерть стоя. Когда земля дошла до подбородка, глаза уже заволокло искристым туманом.

Просыпался я, только когда земля накрывала меня с головой.

* * *

— Что тебе снится, Мартин?

Мы завтракали, и Люси пыталась поймать мой взгляд над столом. Много ночей подряд она видела, как я обливаюсь потом. Я не ответил, и она продолжила:

— Такое впечатление, что сон все время один и тот же. Так?

— Я не помню. Что тут странного, если после всего, что нам довелось пережить, мне снится черт-те что?

После всего, что нам довелось пережить. Ложь, но Люси не могла этого знать. У моих снов был единственный источник — Техас. Об этом я молчал.

Я отпил кофе и обжегся:

— Ч-черт.

Люси все смотрела на меня.

— Ты мечешься в постели, — тихо сказала она. — Кричишь.

Я отставил кружку с кофе.

— Вот как. И что же я кричу?

Спросил я главным образом потому, что она ждала от меня каких-то слов.

– “Я знаю, где он”. Ты кричишь: “Я знаю, где он”. Но ты ведь не знаешь?

На миг время замерло.

— Мартин, ты ведь не знаешь? Не знаешь, где Мио?

Я опомнился, покачал головой:

— Конечно, не знаю.

Завтрак закончился в молчании. Я думал о том, что секреты — полная чепуха. Можно похоронить их как угодно глубоко; рано или поздно они все равно вылезут на поверхность. Особенно если по доброй воле возвращаешься на место преступления.

Люси думала, я кричал, что знаю, где Мио. Но только я один знал, о чем на самом деле говорил. О ком говорил.

“Я знаю, где он”.

Ну да, это я знал. Но тот, о ком я говорил, не имел к Мио ни малейшего касательства.

Или имел?

2

Живые и мертвые. До чего же острая грань их разделяет. Болезненная, пугающая. Когда навалились кошмары, я уже вконец выбился из сил. Еще бы — меня безвинно подозревали в двух убийствах, я совершил безумное блиц-путешествие в Техас, потом лишился дочки, но вскоре ее вернули. У меня не было отчетливого ощущения, насколько безотлагательно задание разыскать Мио. Сказать по правде, меня это и не волновало. На первых порах. По Библии, Господь сотворил землю за шесть дней. В день седьмой Он отдыхал. Мы поступили наоборот. Шесть дней мы с Люси отдыхали. А потом взялись за работу. В воскресенье.