Минувшее - [32]

Степные чары разлиты в этом привольном уголке. Тишиной и покоем дышит все вокруг.

…Алимов услышал рядом прерывистое дыхание. Что-то мягкое, влажное коснулось щеки и кончика носа. Медленно открыл глаза, перед лицом нависла серо-бурая густая шерсть. Ярко-розовый язык колеблется от дыхания, в глаза глядят по-человечьи. Улегся пес рядом, вытянул лапы.

Далеким детством пахнуло на юношу. Вот и бедная юрта родная. Через открытый тентюк синева неба заглядывает в юрту, слышатся трели жаворонка. Над головой, на решетке юрты, растянута белая пушистая шкурка ягненка, дальше развешена убогая одежда. А вот висит старинное неуклюжее охотничье ружье. В открытую дверь виден зеленый шелковистый простор. Воздух, степной, насыщенный ароматом трав, кружит голову. Даже халат на Кариме из полосатой маты, как в детстве. Но нет ласкового деда, напоить кумысом маленького Карима, утолить его жажду.

Точно в ответ на неясную мысль, раздался старческий кашель. На пороге появился старик с деревянной касой — чашей — в руках. Острые глаза оглядели больного. Коричневое от загара, морщинистое лицо озарилось улыбкой.

— Здравствуй, батыр! Рад я. Вернул тебе аллах разум. Скоро на ноги встанешь. Пей!

Карим протянул было руку за живительным питьем, но она бессильно упала. Старик засмеялся, опускаясь на корточки:

— Постой, постой, палван! Две недели лежал ты, потеряв память. Сразу нельзя за работу приниматься. — Он сильной рукой приподнял голову больного и поднес к его губам касу.

Кумыс пенился и таял по краям. Жадно глотал Карим целебный напиток. По телу разлилась блаженная истома. Глаза сами закрылись, и укрепляющий здоровый сон сковал тело.

Проснулся бодрым, с ясной головой. Снова услышал ликующие трели жаворонка. Ухо уловило ласковый старческий голос. Открыл глаза — возле сидел старик, в руках дымилась деревянная чашка, наполненная вкусно пахнувшим супом. Больной проглотил слюну — так хотелось есть — и спросил:

— Послушайте, отец, куда я попал? Или степные чары кружат мою голову! Или ветер родных кочевий перенес меня в цветущие степи Семиречья и кинул в родную кибитку?

— Нет, сын мой! Далеки отсюда привольные степи Семиречья. Бедная кибитка пастуха Тюлябая стала твоим приютом. Посмотри через решетку юрты и ты увидишь жилище проклятого шайтана. Он постоянно курит свой чилим. Это напомнит тебе, что близко Душанбинский вилайет.

Медленно повернул Карим свою легкую, будто пустую, голову, взглянул и увидел: вдали над вершинами скал, словно дым, клубились черные тучи.

— Байсунское ущелье!..

Голос пресекся. Вновь перед глазами корчилось в муках тело Семина, а проклятые черные ласковые глаза глядели прямо в душу. Опять, как тогда, мелко задрожало в ознобе тело, накрытое теплым халатом. Старый враг — липкий черный туман — начал наползать на сознание. Но морщинистая властная рука закрыла расширенные ужасом глаза, провела по бритой голове, разгоняя мрак. Ласковый голос сказал:

— Ешь шурпу, батыр! Силу копить надо… Я расскажу, как нашел тебя.

Вот что рассказал Тюлябай.

— Много лет пасу я отары овец. Хороши здесь травы, целебны. Бараны быстро жиреют, а овцы обильно приносят ягнят. Раньше эта отара принадлежала дарвазскому беку, но вот уже два года, как бек бежал в Афганистан. Год тому назад пришли красные аскеры и принесли новый закон Ленина — все стада бежавших за границу отдать беднякам. Вот и стал я пасти кишлачный скот. Жили мы вдвоем с внуком Султаном, а Каскыр был нашим товарищем и помощником.

— А басмачи?

— Что здесь, в глуши, делать трусливым шакалам? Жители кишлака вон в том, далеком ущелье, бедны. Да и часто наезжают красные аскеры, а басмачи их боятся, не приходят.

Смелым и ловким был мой Султан. От самого прославленного джигита отбивал козла, когда устраивали улак — конское состязание. Самого бешеного коня из табуна поймает, взнуздает и после дикой скачки приведет кротким.

— А где же Султан? Почему не вижу его?

— Слушай, бала: ты молод, долго жил в городе. Но ты помнишь степные весенние чары. Давно было. Подошла весна, одурманила голову джигита. Полюбил он Валидэ… Красавица была, дочь кочующего манапа. Три года платил калым Султан отцу Валидэ, три года работал на него, с ними кочевал. Но появились басмачи, и жадный манап продал дочь проклятому курбаши. Тот дал богатый калым, омытый кровью и слезами людей.

— Куда же девался Султан? — взволнованно спросил Карим.

— Султан тихонько сговорился с любимой и за три дня до свадьбы выкрал ее. Скрывались в горах, в пещерах жили. А потом, когда пушистый белый мех зимы покрыл горы и степи, пришли они ко мне.

Жили мы тихо и радостно. Их счастье веселило мои старые глаза. Видно, злой шайтан позавидовал нашему счастью. Как-то осенью повез Султан продавать шкуры волков и лисиц: много он их набил зимой. Вот тогда и налетели три басмача, связали Валидэ, перекинули через седло и ускакали туда, в Байсунскую щель.

Остался я чуть живой и израненный басмачами, истекающий кровью. Что я мог поделать один с тремя здоровыми разбойниками? Но не мог я не броситься на помощь Валидэ, когда она боролась с ними.

— А Каскыр? Разве не помог?

— Далеко в ущелье Каскыр пас отару. Вечером пригнал и стал зализывать мои раны.