Минута молчания - [8]
То, что рекомендованное или предписанное молчание воспринималось по-разному, можно было прочитать по лицам в зале; большинство учеников пытались встретиться глазами через какое-то время со взглядом своего соседа, некоторые переминались с ноги на ногу, стоя на одном месте, один мальчик разглядывал свое лицо в карманном зеркальце, я обнаружил еще одного, которому, очевидно, удалось заснуть в стоячем положении, а другой вперил взгляд в свои наручные часы. Чем дольше длилось молчание, тем отчетливее становилось, что для кого-то не простая проблема выстоять это время или переждать его без последствий для себя. Я смотрел на твою фотографию, Стелла, и представлял себе, как бы ты реагировала на предписанное молчание, если бы могла оказаться здесь.
На подушке не осталось двойного следа от наших голов, в какой-то момент наши лица обратились друг к другу, приблизились так, что остался один общий след. Стелла спала, когда я встал, по крайней мере, мне так казалось, я осторожно снял ее руку, безмятежно покоившуюся на моей груди, и переложил ее на одеяло; она вздохнула, приподняла голову и взглянула на меня, улыбнувшись, вопросительно, я сказал: «Мне пора». Она спросила: «А сколько времени?» Я не знал и только лишь сказал: «Светает, дома, вероятно, ждут меня». В дверях я остановился, подумав, что надо бы что-то сказать на прощанье или хотя бы о том, что предстоит нам испытать в школе, в наши будни, ее и мои, но так ничего и не сказал, избегая ставить точки над «i» и говорить что-то конкретное, я не хотел, чтобы прекратилось то, что так неожиданно началось и жаждало естественного продолжения. Когда я открыл дверь, она выскочила из постели, босиком подбежала ко мне, обняла меня и крепко держала в своих объятиях. «Мы встретимся снова, — сказал я, — скоро». Она молчала, и я сказал еще раз: «Мы должны встретиться, Стелла». Я впервые назвал ее по имени, она, похоже, не удивилась, отнеслась к этому как к чему-то само собой разумеющемуся, и, как бы соглашаясь с этим, сказала: «Не знаю, Кристиан, ты тоже должен обдумать, что для нас будет лучше». — «Но мы ведь можем встретиться». — «Это произойдет, — сказала она, — неизбежно, но только теперь все будет иначе, не так, как прежде». Мне хотелось сказать: Я люблю тебя, Стелла! Но я этого не сказал, потому что подумал в этот момент об одном фильме с Ричардом Бартоном, который при расставании с Лиз Тейлор произнес эти самые, до тошноты знакомые слова, я погладил ее по щеке и по выражению ее лица понял, что она не готова или не в состоянии принять мое предложение. Я застегнул рубашку, накинул на плечи ветровку, которую Стелла повесила на спинку стула, и сказал — и только в коридоре до меня дошло, насколько беспомощными и жалкими были мои прощальные слова: «Но постучаться в твою дверь это-то хотя бы будет можно».
Я не шел — я прыгал по лестнице, чувство, которого я никогда до этого не испытывал, переполняло меня, мужчина за регистрационной стойкой с удивлением поглядел на меня, я радостно пожелал ему «Доброго утра», но он не ответил мне, а продолжал напряженно смотреть мне вслед, пока я шел к берегу. С громким стуком дизельного мотора из бухты вышел рыболовный катер, окруженный чайками; море было спокойно. Я направился к месту, где лежали собранные в море плавучие знаки, ждавшие своего часа, когда их почистят и отлакируют; здесь я сел и обернулся на отель и тут же увидел Стеллу у окна своего номера. Она помахала рукой, ее жест свидетельствовал об усталости, но она вдруг раскинула руки, словно хотела поймать меня, а потом вдруг исчезла, возможно, ей постучали в дверь.
