Минучая смерть - [7]

После одной из получек стиснул зубы, приглушил шопоток совести, купил две бутылки зубровки, головку сыру, сардинок, фаршированного перцу, ветчины и рано утром шмыгнул на кухню мастера:

— С воскресным днем. Сам-то встал?

— Встал, а тебе зачем?

— Да посылочку тут передали ему.

— Ну что ж, давай отдам…

Старик прижал к боку сверток и покрутил головою:

— Ну, не-эт, я сам отдам, мне олово одно ведено оказать.

— Ох, дед, хитрый ты, вижу…

— Да уж как же, выучили, слава богу. Я не тысячник какой, у меня посылочки на заборе не растут. Посылочки, они вот где у нашего брата, вот на этом самом месте, — и старик ударил себя по затылку.

Кухарка чмокнула губами, приоткрыла дверь, крикнула в комнаты, и оттуда вышел полуодетый, выбритый мастер:

— Ну, чего тут? А-а, постой, как тебя? Ум…

Старик согнулся, подсказал:

— Жаворонков, Егор Жаворонков, — разогнулся и напустил на лицо ту самую улыбку, от которой ноет сердце, а глаза бегают так, будто в них из горна пыхнуло искрами.

— Знаю, ну?

— Да я, Пал Ваныч, все насчет сына. Вся печенка от обиды иструхлявела: работает за двоих, скоро двадцать лет стукнет, срамота прямо!

— Какая срамота? Что ты плетешь?

— Да, я это… посылочка тут вам, все, как вообще, как прочие люди делают, и зубровочка первый сорт, и все, что любите, как говорится. Парень на харчи не выстукивает. В силу вошел, парнишечьи рубахи вроде паутины разлезаются на нем, ест за двоих, а мясо, сами знаете, в тринадцать копеек вскочило. Если ему два фунта хлеба мало, как тут на сорок копеек жить?..

Доказывая и жалуясь, старик положил на кухонный стол сверток и принялся мять картуз. Мастер оглядел через его плечо двор, прикинул на руке сверток, скучающе проговорил:

— Зря ты это: я и так вижу все, не слепой, кажется, — и пошел в комнаты.

Старик как бы посыпал его след словами благодарности, спрятал от кухарки покрасневшие глаза и вышел. Неловкость гнула шею и путала ноги. У ворот он тяжело передохнул, выглянул на пыльную улицу и, радуясь ее безлюдью:

«Ну, слава богу», — шагнул на тротуар.

В стороне кто-то хихикнул и сказал:

— Видали? От мастера…

По спине старика покатились капельки холодного пота и согнули ее, а в зажившей ноге тоскливо заныло. Почудилось, из всех домов глядят на него: вот, мол, старый Жаворонков ходил лебезить перед мастером и снес ему «посылочку»…

От стыда мутилось в глазах: «Верно, боже ты мой, верно, а как же иначе? Ну, как иначе?» Шоркая о дома плечом, он встрепанно вбежал в переулок и прижался к забору.

«Стыд-то, срам-то какой»! С мукой подавил хрипоту в горле, расправил дугастую спину и обомлел: картуз был у него в руке, точно он все еще стоял перед мастером и улыбался мучительной улыбкой. «И все видели, вся слободка узнает». Он злобно прикрыл лысеющую голову и плюнул:

«Тьфу, будь вы распронопрокляты, до чего на старости довели!..»

VI

За гудками шли дни, мелькали ночи, и вновь отдыхом и получкой расцвела суббота. Старик полистал побывавшую в конторе расчетную книжку Феди и заволновался:

— Опять, проклятые, не прибавили? Ты что ж, сто годов будешь по четыре гривенника охватывать?

— А что мне делать? — пожал плечами Федя.

— Что, что! Затвердил и долбишь дятлом. Не мальчик уже, пора понимать, а не чтокать…

Федя знал, на что намекает отец: надо-де самому пойти в контору цеха, снять перед мастером картуз, поскулить перед ним, — многие так делают. Старик знал, что Федя не пойдет в контору, никому не станет кланяться, поворчал, сжался и начал каждое утро пилить мастера:

— Пал Ваныч, вы не забыли?

— Помню, отстань!

— Да ведь край прямо. Пал Ваныч…

— Ладно, не лезь…

— Да как же, я ж…

Мастер кричал, ругался, грозил избить, но все-таки остановил начальника цеха перед Федей и вогнал в рев и в дребезг железа хриповатый крик:

— Гляньте, наш выученик! В полные котельщики пора!

Уйти может! Жалко!

Начальник поглядел на клацавшего чеканкой Федю и кивнул:

— Та, карашо рапотает…

Мастер развернул на списках рабочих записную книжку, подчеркнул фамилию Феди и переправил «40 к.»

в «90 к.» Подросток с котла видел это и крикнул подававшему заклепки мальчику:

— Молодому Жаворонку полтину набавили? Вот чтоб я лопнул!

Крик перелетел к соседнему горну, от него юркнул в котел, в другой и пошел гулять по фермам моста, по тендерам и коробкам вагонеток. В обед на плечо Феди то и дело ложились руки:

— Рад, Федя?

— Эх, давно больше стоишь, если правду говорить!

— Чего ж он, чорт, всего рубля не положил?

— Женись теперь!

— Это успеется, надо гульнуть!

— В получку, как закатишься с нами, жарко станет!

— Теперь можно.

— Угостишь, а?

Произошло это в пятницу. Вечером старик взял огородную корзину и озабоченно ушел. Покупки привез он на извозчике, позвал из соседнего двора вдову, что приглядывала за домом, показал ей купленные бараньи ножки, судаков, мясо, селедки и до ночи советовался с нею, что и как надо готовить. Встал он на заре, под осокорь вынес еще один стол, поставил в кадушку четверти с водкой и по горло залил их холодной водой. Вынул любимую Варварой скатерть, наносил дров, опять позвал вдову и наказал ей, чтобы после вечернего гудка накрывала стол, выносила стулья, расставляла закуски и весь день меняла в кадушке воду: