Минск. Путеводитель по Городу Солнца - [4]

08

В начале XVIII века снова пришла война. Она стала самой бессмысленной из всех войн на этой Земле. Продолжалась она двадцать лет и забрала каждого третьего жителя этой страны. Врагом в ней являлся тот, кто должен был стать союзником, а союзником – тот, кто всегда был врагом. Многие, понимая это, поделились на тех, кто принял сторону первых, и тех, кто вторых. На палубах тонущего колосса продолжалось братоубийство, а страна умирала, теряя силы, города, жизни. Антишведская коалиция победила, но для Польши и княжества Литовского эта победа была равна поражению. Истощенная войной Речь Посполитая полностью ослабла. Дни до окончательной катастрофы были сочтены. Во второй половине XVIII века начинаются разделы Речи Посполитой между тремя империями. Страна, которая могла себя сохранить, только став империей, стала демократией раньше отведенного историей срока и уже не имела сил противостоять разделам. Восстание под началом Тадеуша Костюшки не остановило запущенный механизм – началась двухсотлетняя колониальная история народов Речи Посполитой.

09

Если приехать в Минск из Европы на автомобиле, первое, что вы увидите, – вереница спальных районов. Чтобы добраться до границы Города Солнца, придется проехать километров двенадцать по безликой застройке, такой же, как в любом большом городе мира. Город Солнца встретит вас гигантской площадью Мудрости, размеры которой так велики, что она могла бы вместить целый маленький город. В детстве площадь казалась мне невероятно огромной. Автобус тридцать восьмого маршрута, которым я уезжал, возвращаясь с занятии, делал здесь три остановки. Первая находилась перед въездом на площадь. Затем автобус появлялся с западного угла и медленно двигался по периметру. Он был старой модели и чем-то напоминал катафалк. В то время все катафалки в стране делали из автобусов. Это было удобно. Частных машин было не много, а он мог поместить в себя всю процессию. Проехав западную и половину южной стороны, автобус останавливался у высокой квадратной арки, от которой к площади Ворот уходила маленькая боковая улица. После этого он продолжал медленно объезжать периметр и делал остановку на другой стороне у Красного костела. Далее торжественно следовал к той улице, с которой въезжал, и покидал площадь. Главное сооружение здесь – ансамбль Дворца мудрецов, построенный зодчим Лангбардом в тридцатые годы. Дворец встретит вас сотнями жестких прямоугольников-глаз. Это супрематизм власти, которая все о вас знает, даже если вы случайный путник, ненароком забредший в солнечный Город. Геометрию власти завершает черная статуя Ленина, который смотрит на ту сторону Площади, где снуют фигурки прохожих. На этой же стороне их немного: здесь нет мест, к которым они могли бы идти. Все, что расположено на площади Мудрости – здания двух университетов, Дворец почты, правительство Города – находится в ведении Мудрости, одной из трех соправителей Метафизика. Конструктивистские фасады здешних дворцов несколько выбиваются из ампирной эстетики Города. Но объясняется это тем, что многие из них возводили, когда в стране Счастья господствовал жесткий стиль, еще не обретший свои декадентские формы. Тогда конструкции только закладывали. Украшать их начали позже. С площади Мудрости выходит проспект – главная ось Города Солнца. Широкой взлетной полосой она тянется на восток. На запад уходит улица, что ведет к прежнему Дворцу авиации. Это старый аэропорт, расположенный на самой границе. Теперь их два. Новый построили в семидесятых – пятьдесят километров к востоку. Самолетов в Город сейчас прилетает немного, не более двух десятков, поэтому, если один из них доставит вас из Европы, вы увидите гигантское пустующее здание нового Дворца авиации, от которого по такой же пустынной, но очень широкой дороге вы отправитесь навстречу Городу Солнца. Тогда вы въедете в него с востока. Но это будет неправильно. Каждый путник должен попадать в Город только с западной стороны.

10

В детстве я не любил Город Солнца. Хоть наша первая квартира на улице Ломоносова и находилась на его территории, но это были уже сентиментальные окраины, за которыми лежал совсем другой город. В нескольких сотнях метров от нашего дома начинался район, который назывался Сельхозпоселок. В нем действительно было что-то деревенское. Небольшие деревянные дома с приусадебными участками, путаные лабиринты маленьких улиц. Говорили, что живут там цыгане, и вообще он опасен, так как кроме цыган там обитает много криминального элемента. Мне кажется, это были лишь слухи, во всяком случае опасности мы не чувствовали и с удовольствием зимой катались на санках с огромной горы, начинавшейся прямо на окраине поселка. Хотя, возможно, цыгане там жили. Время от времени из узких переулков выезжали какие-то чернобровые мужики на конных повозках и деловито направлялись к окраине Города. Наш дом был не дворцом, а обычным многоквартирным блоком, каких тысячи в этом Городе. Дворцы для народа в нашем районе встречались, но не так часто. Да и те не имели такого великолепия, как на проспекте. Зато недалеко от моего дома находился шикарный лепной забор большой воинской части, в которую упиралась наша улица. В детстве он казался мне очень длинным и высоким. Забор тянулся вдоль улицы более чем на полкилометра. Через каждые двадцать детских шагов его прорезал фигурный пьедестал, который венчал неправильной формы рельефный шар, похожий на кочан гипсовой капусты. Из-за ограждения виднелись островерхие крыши длинных, желтого цвета казарм и доносились солдатские песни. Мальчишками мы бегали к забору их послушать. Конечно, нам хотелось взглянуть, что там происходит, но пьедесталы с капустой были такие высокие, что оставалось лишь слушать, как сотни ног, отбивая правильный ритм, маршировали с другой стороны. Иногда ноги топали параллельно забору, иногда их звук удалялся, затем приближался. Время от времени дружный топот прорезал звонкий крик: «Рота, запе-вай!» Тогда из-за забора доносилось стоголосое: «Идет солдат по го-ро-ду, по незнакомой у-ли-це, и от улыбок де-ви-чьих вся у-ли-ца светла!..» Сразу за забором начиналась улица, которая вела к проспекту. По ней мы ходили за продуктами в гастроном. В нашем Городе почему-то все продуктовые магазины назывались гастрономами, хотя выбор съестного в них никак не соответствовал такому гордому имени. Правда, Город Солнца снабжался провиантом лучше других городов страны Счастья. У нас на прилавках все же лежало пять-шесть сортов колбасы. А встречались города, где колбасы не было вовсе, поэтому там магазины назывались просто – «Продукты». Все гастрономы в Городе, кроме тех, что находились на проспекте, походили друг на друга. Обычно это были длинные пеналы, одну стену которых покрывала белая кафельная плитка, а другая большими стеклянными окнами выходила в Город. Между плиткой и окнами один за другим стояли прилавки, по форме напоминавшие фортепьяно. Только вместо клавиш в них лежали бадьи с селедкой, палки колбасы или пирамидки, выстроенные из консервных банок. У «фортепьян» с колбасой всегда толпились покупатели, которые, когда давали какой-нибудь дефицит, нервничали и кричали: «Больше килограмма в одни руки не давать! Куда лезешь! Я тут занимал! Ничего не знаю, я стою вот за этой гражданкой!» Но содержимое прилавков меня мало интересовало. Обычно мы отправлялись в гастроном за мороженым и лимонадом «Буратино». Возле гастрономов, как правило, располагался еще один важный стратегический объект – автоматы с газировкой. Мы бегали к ним выпить воды с сиропом за три копейки. Автоматы походили на Мойдодыров. Вытянутыми прямоугольными головами они стояли на улице парами или группами. Их удивленно открытые рты всегда как-то глупо пялились на меня, когда я засовывал в трапециевидную пасть руку, споласкивал граненый стакан и бросал внутрь головы три копейки. Она задумывалась на несколько мгновений, а затем с легким реактивным ревом наполняла стакан газировкой. Иногда голова думала долго, делая вид, что ничего не понимает. Тогда нужно было собрать пальцы в кулак и что есть силы двинуть по ее удивленной роже. Обычно это срабатывало. В стакан выплескивалась холодная с шипящими пузырьками вода, вкуснее которой не было на свете.