Минотавр вышел покурить - [24]

Миссис Смит смотрит телевизор, кажется автогонки. Эффект Доплера особенно заметен во время спортивных передач. Когда идут христианские программы, где измеряемыми величинами являются вера и истина, наука в значительной степени носит теоретический характер. Вскоре старушка выключает телевизор, и в кемпинге становится тихо. Единственными нарушителями тишины остаются Хенк и Джози.

Жюля и Марвина они укладывают спать в девять. Во всяком случае, начинают укладывать. Иногда война с детьми, за которой следят все обитатели кемпинга, продолжается час, а то и больше, прежде чем мальчики, надув губы, отправляются в свою спальню размером со стенной шкаф. Бывают вечера, когда Хенк и Джози поднимают шум и гам. Разве ты, Хенк, не подмигнул той шлюхе у стирального автомата? А разве ты, Джози, не можешь выбросить из коробки кошачье дерьмо? Видно, наигравшись за день с тяжелыми узлами стиральной машины, Жюль и Марвин идут сегодня спать без разговоров. У Хенка и Джози, похоже, мирное настроение. В их прицепе тихо. Из кухни, в которой сидит Минотавр, видно, что свет у них погас.

Где-то после полуночи Минотавр принимается возиться с «молнией» на рабочих штанах. Где-то вдалеке лает собака, ей вторит другая. Даже в самые тихие дни со всех концов кемпинга доносится храп. Сегодня, правда, слышны и любовные стоны, которые смешиваются с треском и жужжаньем насекомых, неприятным постукиванием сковородок, привязанных к веткам вишневых деревьев, которые колеблет налетевший ветерок. Любовные звуки смешиваются с гудением фонаря, установленного Суини, и достигают жадного слуха Минотавра. Хенк и Джози занимаются любовью так же часто, а иногда и так же громко, как бранятся.

Есть нечто героическое в их совокуплении, в том рвении, с которым два ухоженных молодых тела ищут друг друга. Героическое и пугающее. Минотавр знавал в своей жизни совокупление, но он не помнит, чтобы оно происходило так бережно и на таком легком дыхании. Оттого в нем пробуждается забытое желание.

— Хенк, Хенк, Хенк… — негромко повторяет Джози, когда она в силах что-то произнести, а Хенк, словно наделенный нечеловеческой выносливостью, продолжает свое дело. Темп и страсть, которые они проявляют, отвлекают Минотавра от работы. — Ох, ох, ох… Боже мой! — вырывается у Джози. — Ммм… Ммм… Ммм…

И Хенк — сплошные бицепсы, грудные дельтовидные и спинные мышцы — трижды, как бы священнодействуя, произносит в ответ: «Ах, ах, ах».

Не будь Минотавр таким, каков он есть, он подкрался бы к задней части прицепа, чтобы стать свидетелем этого диалога плоти. Сняв рубашку, он пополз бы по траве под научным названием росичка кровяная сквозь черную ночь и вперил бы свой черный глаз в распахнутое окно.

— Хенк, Хенк, Хенк…

Будь он, а он этого хочет, чуть посмелее и понаглее, Минотавр встал бы у самого окна, невидимый в ночи со своей бычьей головой, футах в трех, а то и меньше от крохотной односпальной кровати, на которой они исполняют свои гимнастические ритуалы. Он протянул бы руку и положил ладонь на молочно-белые ягодицы Джози — два незагорелых островка плоти и канал, которых их разделяет, превращаясь в океан золотистого тела. Прикоснулся бы к ней, лежащей верхом на Хенке. К этой машине наслаждений. К цели желаний.

— Ох, ох, ох…

А если бы она встала на четвереньки, а Хенк пристроился бы сзади, то Минотавр бы видел, как подпрыгивают и раскачиваются ее груди, как вздрагивают ее ресницы всякий раз, когда муж в нее проникает. Минотавр наблюдал бы гипнотическое движение этих полных мешков плоти с коричневыми сосцами — сосцами матери, — будь он иным.

Минотавр не считает аморальным наблюдать за тем, как Хенк и Джози занимаются любовью. Отнюдь. И не боится, что его застигнут врасплох. Боится он лишь того, что все окажутся в неловком положении. Вместо того, чтобы ползти к окну, Минотавр тихонько выходит из прицепа. Подавшись всем телом вперед, он сидит во мраке на крыльце, вглядывается в смутные тени своего времени и пытается ухватить нить истории, припомнить какой-то образ, прежде чем услышать звуки, которым он придаст телесную оболочку. За пять тысяч миль отсюда, возможно, столько же лет могучий бык в ярме ревет под ударами бича, вращаясь по бесконечной орбите. Минотавр прислушивается. Сидит на крыльце до тех пор, пока Хенк и Джози не отрываются наконец друг от друга.

— О боже! Боже! Более! — стонут они и, расцепив объятья, погружаются в сон.

Глава 9

«Очень жаль», — говорит Минотавр, хотя его никто не слышит. Он занят. Он рубит приправы. Больше всего Минотавру нравится время перед открытием ресторана, когда на его рабочем месте все в порядке, голландский и другие соусы готовы, все вспомогательные операции завершены и он может насладиться несколькими свободными минутами. Может порубить свежие корешки, которыми присыпают в качестве гарнира некоторые закуски. «Очень жаль», — повторяет он, стараясь выговаривать слова четко и с правильной интонацией. От доски, на которой он рубит приправы, и методически поднимающегося и опускающегося ножа распространяются запахи ароматических масел, которые проникают глубоко в его ноздри и наполняют кухню извечной сладостью. Говорят, что, когда Прометей похитил у солнца огонь, он спрятал его в полый стебель сладкого укропа. Говорят также, что эстрагон появился после того, как льняное семя вставили в корень морской луковицы и посадили ее с наступлением темноты. Минотавру просто нравится запах порубленных корешков. «Очень жаль», — говорит он, но стук ножа о доску заглушает эти слова.