Минотавр - [68]

Но почему он предложил тогда продолжить этот разговор? Завтра, к примеру… где-нибудь в более уединенном месте. У господина Милана, очень кстати, была роскошная машина, которая без помех доставит их к любому, даже достаточно отдаленному месту на побережье, славящемуся своими дивными по красоте уголками, — и, хотя это не побережье любимого ими обоими Средиземного моря, в любом случае — это берег моря, и всегда найдется укромный ресторанчик с итальянской кухней, который создаст иллюзию иного пространства и времени.

— С огромным удовольствием, — ответил на это предложение доктор Трианда. С огромным удовольствием принял бы он любезное предложение своего нового знакомца, но… Учебный год завершен, и завтра он навсегда покидает эти края. Он замялся, потом улыбнулся широкой улыбкой счастливого человека и добавил… он покидает эти края не один, а с человеком, которого встретил здесь совершенно случайно и который полностью перевернул его жизнь. Как настоящий мужчина господин Милан, разумеется, понимает, о чем идет речь, и не обидится на отказ. Да. К сожалению, он должен отказаться. Но был бы очень рад, если бы каким-то образом их знакомство могло быть продолжено.

И он протянул Александру свою визитную карточку. Он официально приглашает его посетить Мадридский университет и сделает все, от него зависящее, чтобы господин Милан не пожалел о своем визите. К сожалению, бюджет его кафедры достаточно скромен, и за билет до Мадрида господину Милану придется заплатить самому.

На этом они расстались. Вечером Никос упомянул в разговоре с Теей о встрече с человеком, так похожим на него самого и мечтающим о возрождении Средиземноморья. Этот человек, сказал Никос, своим ростом и внешностью напомнил ему Геракла. Правда, смеясь добавил он, сомнительно, чтобы у настоящего Геракла была такая замечательная, прямо-таки ассирийская борода…

Tea наморщилась, припоминая. Должно быть, именно этого человека она видела совсем недавно в университетском коридоре. Она обратила внимание именно на его бороду и рост, но ей он вовсе не показался похожим на Геракла — может быть, правда, потому, что он вышел из коридора спотыкаясь, словно его не держали ноги; ей даже показалось, что он вот-вот упадет, не перешагнув порога. Она решила, что виною тому его возраст. Наверное, он очень стар…

— Я думаю, что ему еще нет и пятидесяти, — сказал Никос. — Впрочем, для тебя это, конечно, глубокая старость, правда?

Александр вернулся в Лондон раньше, чем Tea и Никос. Он видел, как они вышли из такси у дома ее родителей и рука об руку вошли внутрь. Александр видел это, сидя на своем обычном месте, в кафе напротив, в доме, где когда-то находилась квартира покойного Г. Р.

Три дня он провел, занимая одно и то же место. В полдень окна квартиры Теи были обычно открыты, и несколько раз он мог видеть в оконном проеме, как ее мать обходит обеденный стол в гостиной. Видел он и Тею с Никосом; по крайней мере дважды в день они выходили из дома, держась за руки. Соблюдая необходимую осторожность, он шел за ними, понимая, что стоит только Никосу обернуться, и он узнает Александра, но Никосу, похоже, было не до него; остановив такси, он вместе с Теей быстро исчезал из вида. Со своего места Александр видел, как они вернулись часа через три, в покупках, с добрым десятком всевозможных пакетов и коробок. Александр видел также, как Tea, перед тем как войти в подъезд, поднялась на цыпочки и поцеловала Никоса в губы.

У Александра в кармане был пистолет с глушителем. Он сидел у самой витрины, и прохожие время от времени задевали за стекло. Он сидел, отделенный от внешнего мира лишь толщиной витринного стекла, сидел, время от времени делая еще один глоток уже остывшего чая с молоком, и думал о словах Чехова, заметившего как-то, что если в первом акте на сцене появляется ружье, то оно обязательно должно выстрелить в третьем. Дорогой Антон Павлович, думал Александр, жизнь вносит в теорию свои коррективы: появившись в первом акте, ружье может выстрелить тогда же, пусть даже этот выстрел будет совершенно бессмысленным. Все остальные акты обойдутся вовсе без стрельбы… и тем не менее может оказаться, что жизнь поставила достойную внимания человечества трагикомедию. Такую, что краснеть за постановку не придется никому.

Он долго сидел так, разглядывая эту мысль со всех сторон. Затем он вернулся к себе в гостиницу. Было самое время, подумал он, написать еще одно письмо, последнее, прежде, чем они встретятся лицом к лицу — не исключено, что это может произойти завтра, но в любом случае не позднее послезавтра. И уж во всяком случае, он опередит Никоса Трианду и увезет ее безвозвратно. Нужно, чтобы у Теи остались в жизни не только его письма; нужно, чтобы в памяти ее сохранился и образ автора; если этого не произойдет сейчас, скорее всего, этого не произойдет уже никогда. Да, он встретится с Теей… да, он напишет ей… затем он напишет Лее…

У него кружилась голова. Он писал:

«…любимая! В сердце моем нет ни слова упрека. Ты ни в чем не виновата. Настало время встречи… наконец оно настало, и мы встретимся. И сбудется то, что должно сбыться. Ты станешь моей; только моей, и ничьей больше, ты будешь принадлежать мне всецело, и это будет совсем иначе, чем было когда-то с этим жалким Г. Р. или чем сейчас с веселым и беззаботным Триандой. Этот час близок. Ни разу не обманула ты меня, мой чудный и ужасный ангел; лишь я, я один виновен в мерзости, лжи и обмане, которые появились на долгом пути, полном твоей и моей любви. Это я колебался, трусил, рассчитывал, хитрил… чего, кроме презрения, достоин такой человек? Ведь тот, кто узнал о твоем существовании в то время, когда был еще подростком, тот, кому неслыханно посчастливилось увидеть тебя не только в грезах, но и наяву, должен был броситься к тебе стремглав, оправдывая этим ожидание всей своей жизни. Но я не бросился… я медлил… я позволял себе остановки на этом пути к тебе, я выжидал… Я предал женщину, которую судьба посадила рядом со мной на школьную скамью, когда ей было шесть лет, я предал сына, которого она родила мне; сына, который скоро отпразднует мою смерть, и двух маленьких девочек, живущих с надеждой больше никогда обо мне ничего не знать, забыть о том, кто сделал их сиротами. В личном деле тайного агента Александра Абрамова будет поставлена последняя точка. А само это дело будет наглядным свидетельством того, как конец предопределен началом, это и есть причина столь печального, сколь и закономерного конца. Провала, граничащего с прямой изменой. После того как известие о моей смерти придет в дом на холме, Лея станет разбирать оставшиеся после меня вещи и, возможно, наткнется на дневниковые записи разных лет; разумеется, она прочтет их, но сомневаюсь, что это даст ей ответ на вопрос „почему?“. И тогда она достанет со дна шкафа старую картонную коробку и вытащит из нее то, что, переложенное полевыми душистыми травами, хранится там все последние девятнадцать лет. Она прижмет к груди невесомую ночную сорочку, принадлежавшую когда-то моей матери, и поверит, что возвращается этим в те дни ее юности, когда она жила мечтами и надеждой, не зная, не догадываясь даже, что для нее нет, не существует, не оставлено места в этом исчезнувшем мире, в которым жили и умерли Ингеборг, Абрам и Александр Абрамовы. В том мире, в котором эти трое хотели, пытались, надеялись укрыться от окружающей действительности… хотели, но не смогли. И угасли, как угасают звезды, не увиденные за ненадобностью ни одним телескопом, а потому и обреченные исчезнуть навсегда из людской памяти, как если бы их никогда и не было.