Минос, царь Крита - [57]

Уже на окраинах Кносса наша упряжка с трудом продвигалась среди толпы. Народ был на крышах, невысоких оградах и даже на деревьях. Затем узкие улицы окраин сменились широкими и прямыми в центре города. Но просторнее не стало. Некоторые люди выбегали из толпы, чтобы прико снуться к царю и получить хотя бы толику благодати, осенявшей меня. На нас дождем сыпались цветы. Ликование подданных передалось мне. Еще никогда, даже после блистательных побед, я не чувствовал себя больше царем, чем сейчас, сожженный солнцем и горячим пеплом, покрытый коростой, с грязными бинтами на ногах.

Мои подданные просто бесновались от восторга. Я купался в их обожании, на время забыв и о том, что не я победил быка, и о предстоящей встрече с семьей.

Дворец приближался. Вот уже среди двухэтажных домов, еще не отмытых от копоти, замелькали белые известняковые плиты, возвышавшиеся над крыльцом, как бычьи рога или двойные лезвия топора-лабриса; показалась широкая лестница, и сам дворец во всем великолепии предстал перед нашими глазами — причудливое нагромождение этажей, колонн, портиков и переходов. Он был прекрасен. Он был подобен кораллу, разрастающемуся год от года и не теряющему единства, или жемчужине, возникающей вокруг песчинки.

Все придворные и жрицы вышли встречать меня на главную лестницу. В глазах пестрило от праздничных одежд женщин, сверкали на полуденном солнце золотые украшения, колыхались в воздухе разноцветные опахала. Жена и дети чинно стояли у самого входа — неподвижные, похожие на искусно сделанные и раскрашенные статуи.

Я решительно ступил на лестницу. Геракл остановил быков, легко вскинул спящее чудище на плечи и пошел следом за мной. Лучше и придумать было нельзя. Восхищенный вздох пронесся в толпе придворных. А потом все, включая царицу, согнулись в почтительном поклоне.

Я велел им выпрямиться. Мне хотелось видеть их лица, которые я обвел долгим взглядом, постигая мысли каждого. Хотя при дворе все умели сохранять величественную невозмутимость при любых обстоятельствах, мне, ученику божественного Инпу — знатока сердец, нетрудно было увидеть даже тщательно скрываемые чувства. Разве что мысли жены и дочерей были для меня тайной, прячущейся под застывшими масками благопристойной радости, но обольщаться на счет искренности не стоило. Из всех женщин своего дома я мог положиться только на Ариадну. Остальные, вслед за матерью, осуждали меня, всю жизнь безжалостно боровшегося с их изуверскими таинствами во славу Бритомартис-Диктины.

Души сыновей для меня были доступнее, и я читал их думы, как таблички с отчетами писцов. Главк не скрывал своего недовольства — он не собирался прощать мне оскорбления, нанесенного горячо любимому им Посейдону. Но Главк не способен нанести удар в спину: он слишком благороден и силен. Андрогей был рад увидеть меня живым. Девкалион, предпочитая примкнуть к победителю, старательно изображал радость, но грешки за ним водились. Я видел, как воровато бегают его глаза, и чувствовал затаенный страх.

Лавагет Катрей? Не так-то просто было проникнуть в эту душу. Он во многом напоминал мне богоравную Европу — и по умению таить свои помыслы и порывы, и по ловкости, с которой он плел интриги. Впрочем, я умел разгадывать его замыслы. Насколько я помню, он всегда поддерживал меня, если речь шла о возможности править без оглядки на царицу, и вполне был готов снять бремя власти с усталых плеч отца прямо сейчас. Интересно, почему он не воспользовался моим отсутствием? Рассчитывал, что бык избавит Крит от меня? Боялся? Страх перед Пасифаей заставил его не торопить ход событий? Я разочаровал Катрея тем, что вернулся живым, и теперь он затаился, ожидая, когда кто-то первым нападет на меня и избавит его от необходимости марать руки? У него тогда появится отличный повод расправиться с соперником — казнить цареубийцу. Или все же мой сын страшится греха отцеубийства?

Я пробежал глазами по рядам жриц (вот уж воистину яма, полная змей и скорпионов!), и заметил: девушки, что пропустила меня в ту ночь на Большой двор, среди них нет. Догадываюсь, почему. Интересно, как это было подано? Укусила священная змея? Несчастный случай? Или самоубийство? Надо будет узнать, как её звали…

Я перевел взгляд на мужей. Вот военачальник Макарей, сын Мендета, преданно смотрит мне в глаза. Этому можно верить: наполовину аргивиец, воин до мозга костей, прямолинеен и честен, верен мне и Зевсу. А вот, делая вид, что поправляет ожерелье, потупился гепет Дамнаменей… Еще один старец, Синит, избегает взгляда, хотя изображает ликование… Молодой Айтиоквс побледнел… Вот еще несколько… Надо же, даже при моем дворе все меньше и меньше потомков древних родов. И все больше ахейцев, данайцев, аргивян. Эти, конечно же, рады моему возвращению. На них я могу опереться.

Сердце мое наполнилось решимостью. Ничего, я вернулся, и не в первый раз мне приходится заново утверждать свою власть. Я вскинул руку, призывая ко всеобщему вниманию.

Пасифая тем временем приветствовала нас: своего супруга-победителя и доблестного Геракла. Послушать её, так не было большей радости в жизни этой женщины, как увидеть меня живым! Речь её, как всегда разукрашенная цветистыми эпитетами, убаюкивала. Я покосился на Геракла. Тот терпеливо стоял, не выказывая ни малейшего признака усталости, будто не гигантский бык давил ему на плечи, а лишь легкий плащ. Наконец, пришла очередь и мне сказать своё слово. Я принял от Катрея скипетр — знак своей власти и отчетливо возгласил: