Минос, царь Крита - [24]

— Может быть, ты и правда тот, кого мы ожидаем. Простой смертный своротил бы себе шею, — удовлетворенно подытожил дактиль. — Что же, прощай, короной увенчанный Минос, называющий себя сыном Зевса.

— И ты прощай, божественный! — склонился я, — И не гневайся на меня, что я потревожил покой твой.

Он усмехнулся и исчез в темноте пещеры.

Я, с трудом переводя дыхание, огляделся. Стены пещеры были покрыты каплями воды. В воздухе пахло сыростью и тленом. Холод, который я сперва не замечал, разгоряченный путем по жаре и стремительным спуском, начал давать о себе знать. Воистину, в безрадостном месте возрастал мой отец. С трудом верилось, что я нахожусь в святая святых Крита, ибо ни роща Бритомартис, ни храмы моего дворца на горе подле Кносса не могли сравниться по значимости с этим местом. Я благоговейно обошел пещеру, разыскивая знаки пребывания здесь своих божественных предков. Но она казалась столь дикой, будто нога бога вовек не ступала здесь. Зато следы пребывания людей — сосуды и кости многократно приносимых жертв я нашел. Равно как и кострище, слой углей в котором был столь толст и плотен, что я невольно подумал: не должен ли был и я взять с собой барана и вина для ублаготворения отца? Но он говорил мне: явись один, налегке…

Я сел на корточки, вслушиваясь в безмолвие, нарушаемое только стуком падающих со сводов капель. Безуспешно попытался согреться теплом собственного тела. Постепенно мелкая дрожь начала колотить меня. Разбитые ноги болели.

Внезапно разлившийся по пещере золотистый свет возвестил о приходе божества. Отец — в пурпурной хламиде, высокий, могучий, как молодой бык, — стоял передо мной. Юная дева в легкой одежде, подобная белому лебедю, стыдливо держась чуть поодаль, улыбалась мне. Она была так хороша собой, что красота её вызывала лишь восхищение и благоговейный трепет. И в душе моей не возникло и тени желания, пока я любовался этим нежным, как цветок яблони, лицом под ворохом золотистых кудряшек, непослушно падавших на высокий гладкий лоб. Пещера чудесно преобразилась с появлением божеств. Не вода, но яркие росписи красовались теперь на вмиг выровнявшихся стенах. Не сталактиты, но стройные белые колонны поддерживали высокие своды. Не тленом, но розовым маслом и амброзией запахло в теплом воздухе.

Я неуклюже поднялся навстречу богам, учтиво поклонился и произнес слова приветствия.

— Сын мой!!! — Зевс стремительно шагнул ко мне, лицо его сияло неподдельным счастьем. — Сын мой, любимейший из сыновей Европы! Анакт царства, величайшего и славнейшего в Ойкумене!!!

Он притянул меня к своей широкой груди, не дав склониться в почтительном приветствии, покрыл лицо и голову мою горячими поцелуями:

— Радость сердца отца своего, отважный и смелый муж, превосходящий всех смертных мужей, любимец богов олимпийских. Тот, кто воплотит мечты мои!!! Кто восславит меня на этой земле!!!

— Отец! — прошептал я, обвивая его шею руками, как в детстве. Прижался щекой к его бороде. Блаженно зажмурился, вдыхая знакомый аромат амброзии, исходивший от Зевса. Тепло его тела сразу согрело меня, и дрожь унялась. Отец тем временем насладился первой радостью встречи и, отстранив меня, внимательно окинул взглядом:

— Ты похудел за последнее время, сын мой, и выглядишь бледным и больным. Поведай мне, что так гнетёт тебя? Ты утомлен дорогой? — он заметил едва поджившие следы борьбы на моем теле и, нахмурившись, заставил меня повернуться. Сгорая от стыда, я подчинился. Отец приподнял скрывавшие мою спину кудри и недовольно пощелкал языком. — Ты словно сражался с яростной львицей!

— Всего-навсего с толпой обезумевших старух и одной молодой женщиной. Правда, не скажу, что эта женщина была слабой, — я заставил себя рассмеяться. — Но это все позади. Я не болен и бодр, как пес, которого хозяин взял на охоту.

Отец погладил меня по лицу и произнес с явным сочувствием и заботой:

— Хотел бы я верить твоим словам, но глаза говорят мне другое. Подкрепись, прежде чем мы начнем говорить с тобой. Геба, дочь моя, окажи почтение брату своему. Не возносись в гордыне, бессмертная, перед смертным, ибо ему суждено стократ возвеличить нас на этом прекрасном и изобильном острове!

Но восхитительная Геба и не думала кичиться. Всплеснув руками, она вызвала из сияния юношей, которые разостлали на мозаичном полу ковер, поставили на нем столик и два покрытых львиными шкурами кресла. Водрузили на столешницу золотое блюдо с горой жареного мяса, два украшенных чеканкой золотых кубка-канфара и кратер,[32] в котором тут же смешали воду и вино.

— Сядь к столу, услади свое сердце едой и питьем, анакт Минос, сын Зевса, — голос девушки был как перезвон серебряного систра, её нежное, округлое лицо сияло радушием, — ибо придают они крепость членам и остроту уму. Тебе же сегодня понадобится напрячь все силы, чтобы не упустить ни слова из мудрых речей своего отца.

Я опустился на мягкую подушку, устилавшую кресло. Зевс тоже сел. Геба ловко разлила по тяжелым канфарам ароматное вино. Подала мне серебряный таз с чеканенными по кругу голубками, летавшими среди цветов, полила на руки из изящного кувшина и принесла тонкое полотно, чтобы осушить руки. Сев подле отца, я взял кубок и невольно залюбовался чеканкой, поражаясь, как проработаны до мельчайших деталей гибкие стебли лилий, большие цветы которых клонились под собственной тяжестью. Даже в Кноссе, славном своими мастерами, не видел я подобной красоты.