В 1887 году появился роман Щеглова «Гордиев узел», запечатлевший картины дворянского и мещанского быта 80-х годов. Чехов, внимательно следивший за литературными успехами Щеглова и симпатизировавший ему, написал о романе автору 22 февраля 1888 года: «Лучшее из Ваших детищ — это „Гордиев узел“. Это труд капитальный. Какая масса лиц и какое изобилие положений!.. В этом романе Вы не плотник, а токарь».
Познакомившись со Щегловым в декабре 1887 года, Чехов более пятнадцати лет состоял с ним в переписке, поддерживал дружеские отношения. Чехову импонировало разнообразие творчества Щеглова, которого он не находил у других писателей-восьмидесятников. «Это разнообразие… может служить симптомом не распущенности, как думают иные критики, а внутреннего богатства», — отмечал он в том же письме от 22 февраля 1888 года.
В последующее время Щеглов по-прежнему много работал во всех жанрах, но творчество его 90-х — начала 900-х годов заметно уступает по своим художественным достоинствам начальному периоду. Смех, звучащий в его юмористических рассказах, чересчур беспритязателен, «добродушен». А повесть «Около истины» (1892), шаржированно воспроизводящую последователей учения Толстого, Чехов назвал «мракобесием 84-й пробы» (И. И. Ясинскому, 16 апреля 1892 г.). Неудачной оказалась и его попытка осмыслить духовное состояние интеллигента-восьмидесятника в повести «Убыль души» (1892). Надежды Щеглова на будущее России связаны с упованием на «истинно русское», патриархальное и противопоставлены «разлагающему» влиянию западного прогресса (роман «Мильон терзаний»).
Еще слабее выглядела драматургия Щеглова. Чехов настойчиво рекомендовал ему оставить писание пьес, видя их невысокий литературный уровень. Одобрительно отзываясь о комедии «В горах Кавказа», написанной «без претензий на мораль» и потому имевшей «выдающийся успех», Чехов писал в то же время о пьесе «Дачный муж»: «Ведь кроме турнюров и дачных мужей на Руси есть много еще кое-чего смешного и интересного… надо бросить дешевую мораль» (А. Н. Плещееву, 4 октября 1888 г.). Наиболее удачными из драматических сочинений Щеглова Чехов считал его водевили, одноактные шутки.
Леонтьев-Щеглов хорошо знал актерскую среду, повседневный театральный быт. Это способствовало правдивой разработке театральной темы в ряде рассказов 80-х годов («Кожаный актер», «Корделия»), Щеглов занимался проблемами народного театра, которому посвящены его книги: «О народном театре» (1895), «В защиту народного театра» (1903), «Народ и театр» (1911).
После смерти Чехова Леонтьев-Щеглов напечатал воспоминания о нем в ежемесячных «Литературных приложениях к „Ниве“ (1905, кн. 6 и 7); перепечатаны в сборнике „А. П. Чехов в воспоминаниях современников“ (М., 1947, 1952, 1954). Ценным дополнением к этим воспоминаниям являются извлечения из дневника Щеглова, дающие возможность с достаточной полнотой обозреть историю взаимоотношений двух писателей (см. „Литературное наследство. Чехов“, т. 68. М., Изд-во АН СССР, 1960).
Умер писатель в 1911 году в Кисловодске.
МИНЬОНА
(Из хроники Мухрованской крепости)
Рассказ опубликован в газете «Новое время» (1887, 25 декабря, № 4248). Печатается по изданию: Иван Щеглов. Корделия. СПб., изд. А. С. Суворина, 1891.
Чехов приветствовал рассказ: «Миньона» — прелесть. Браво! Бис! Щеглов, Вы положительно талантливы! Вас читают! Пишите! (И. Л. Леонтьеву-Щеглову, 1 января 1888 г.). В ответ на просьбу автора указать на недостатки рассказа Чехов 22 января того же года пишет: «Мне кажется, что Вы, как мнительный и маловерный автор, из страха, что лица и характеры будут недостаточно ясны, дали слишком большое место тщательной, детальной обрисовке. Получилась от этого излишняя пестрота, дурно влияющая на общее впечатление. Боясь, что читатель Вам не поверит, Вы в доказательство того, как может иногда сильно влиять музыка, занялись усердно психикой Вашего фендрика; психика Вам удалась, но зато расстояние между такими моментами, как „amare, morire“ и выстрелом, у Вас получилось длинное, и читатель, прежде чем дойти до самоубийства, отдыхает от боли, причиненной ему „amare, morire“. А нельзя давать ему отдыхать; нужно держать его напряженным… Эти указания не имели бы места, если бы „Миньона“ была большою повестью. У больших, толстых произведений свои цели, требующие исполнения самого тщательного, независимо от общего впечатления. В маленьких же рассказах лучше недосказать, чем пересказать…»
