Минная гавань - [97]

Противолодочные корабли, видимо, потеряли контакт с лодкой. Посылки гидролокаторов уже еле прослушивались, отдаляясь все дальше и дальше. В центральном стало поспокойнее. Лица моряков повеселели.

— Что теперь скажешь? — услышал из штурманской выгородки голос командира Заваров. — Все еще сомневаешься в его способностях, Георгий Петрович?

— Что значит сомневаюсь? — пробурчал старпом. — Лишь бы дело свое знал да стишками поменьше занимался.

— Представь себе, и стишки нужны.

— Неужто?

— Не удивляйся.

— Так вы полагаете, что все мы имеем счастье служить с новоиспеченным поручиком Лермонтовым?

— Едва ли. Заваров и сам на этот счет не заблуждается. Но ведь поэзия — не самоцель. Это свой взгляд на жизнь. И необязательно тут быть Лермонтовым, Есениным или кем-то еще. А впрочем… Помнишь ли ты, к примеру, хотя бы одно стихотворение Сергея Есенина наизусть?

— Это еще зачем?

— Затем, чтобы среди интеллигентных людей хотя бы букой не казаться.

Выждав, когда командир выйдет из выгородки, Аркадий заглянул к Кирдину. Склонившись над планшетом, старпом ухмылялся и качал головой, словно удивляясь нелепому, заведомо невыполнимому пожеланию.

— Я насчет Кошкарева… — начал Аркадий, надеясь уговорить старпома, чтобы тот отменил взыскание матросу.

Кирдин выслушал его как бы между делом, не переставая вычерчивать на планшете курсы противолодочных кораблей.

— Все, — сказал с облегчением и бросил карандаш на стол, — вот теперь точно оторвались. Они нас ищут уже не там, где надо.

— Как с Кошкаревым быть? — напомнил Аркадий.

— Вы командир, вот и решайте. Давно бы следовало…

— Не я же объявлял ему месяц без берега.

— Ну при чем здесь месяц без берега? — Кирдин с укоризной посмотрел на Заварова, словно тот не понимал простейшей истины. — Скажите, вы держали когда-нибудь на руках ребенка, пусть не своего, а чужого?

Заваров недоуменно скривил губы, не зная, что отвечать.

— Вот видите… — продолжал старпом, и надменное лицо его сразу стало каким-то оттаявшим, мягким.

«Где я видел его таким, не похожим на себя?..» — подумал Аркадий. И решительно не мог вспомнить.

Так и не сказав ничего определенного, Кирдин встал и следом за Мезгиным направился к трапу. Лодка всплыла в надводное положение.

«Слова все, слова… — глядя ему в спину, неприязненно думал Аркадий. — Что ему до чужого горя?»

Перед ужином, когда Заваров собрался заступить на ходовую вахту, его позвали в радиорубку.

— Командир велел вам прочитать и расписаться, — с профессиональной строгостью сказал радист и подал журнал, где была аккуратно записана радиограмма с борта плавбазы: «Торпеда прошла под днищем, по корме. Благодарю личный состав».

Аркадий готов был расцеловать серьезного радиста.

В кают-компании, куда он вошел, стол был уже накрыт. Офицеры ужинали.

— Может, стихи по этому поводу прочтешь, Кузьмич? — улыбаясь маленькими глазками, встретил его Мезгин.

Аркадий отчеканил слова громко, весело:

В глубину, в океан, как в бой,

А не праздной прогулки ради!

Я надолго над головой

Кремальеру неба задраил.

Мы недаром едим свой хлеб

И утюжим подводный космос —

Чтоб за нашей спиной стране

Только мирные снились весны.

— Ну, понесло, — проворчал старпом, выковыривая из плова кусочки баранины, которую не любил.

— А что, — Мезгин откинулся в кресле, — по-моему, очень даже неплохо. Ведь не хлебом единым…

Викинг и бровью не повел, так он был занят делом.

Надев меховую куртку, Заваров уселся на ограждение рубки. Море посвежело. Подводная лодка шла на легкой волне, мерно покачивая бортами. Мысленно Аркадий давно уже был на берегу, хотя в базу могли прийти лишь поздно вечером. Необыкновенно приятной казалась та минута, когда лодка наконец коснется бортом причальной стенки и когда он спустя некоторое время постучится в знакомую дверь. В предчувствии встречи с любимой женщиной ему хотелось вопреки возможному прибавить обороты дизелям настолько, чтобы лодка в мгновение одолела мучительное пространство, отделяющее ее от берега. Загодя он придумывал даже слова (те самые, неповторимые), которые непременно должен сказать Роксане и которые, быть может по легкомыслию своему, не сказал в тот раз. Эта невысказанность теперь приятно тяготила Аркадия.

«Ну что ж, — удобно привалившись боком к леерному ограждению рубки, не без самодовольства думал он, — на развилке трех дорог я не ошибся: победил змия, добыл клад и нашел царевну…»

— На мостике! — раздался из шахты люка глухой, утробный голос Кошкарева. — Прошу разрешения наверх.

— Разрешаю, — отозвался Заваров.

Перед ним выросла долговязая, нескладная фигура матроса.

Аркадий нехотя оттолкнулся от лееров, принимая официальный вид.

— Я до вас… — Кошкарев виновато и грустно улыбнулся. — Спасибо вам.

— Да за что? — не понял Аркадий.

Кошкарев вынул из кармана робы сложенный листок и протянул его Аркадию. Это был отпускной билет сроком на десять суток, аккуратно заполненный четким старпомовским почерком и закорючливо подписанный Мезгиным.

— Вы даже не представляете, что для меня это значит. — Кошкарев вздохнул и заморгал глазами. — Спасибо еще раз.

— Я-то здесь при чем? — выговорил Аркадий, чувствуя неловкость. И вновь представились ему старпомовские глаза, но не суровые, как прежде, а скорее, укоризненные, сожалеющие о чем-то.