Минная гавань - [92]

А в отсеке тем временем шли привычные работы. Матросы крепили по-походному корабельное имущество, ремнями привязывая в шпациях — пространстве между двумя шпангоутами — уложенные в сумки водолазные аппараты, аварийные брусья, жестяные банки галет. Отвлекаясь от навязчиво-радостных мыслей, Аркадий прислушивался к голосам. Между делом матросы старались говорить о вещах, совсем не относящихся к службе. В этом было их стремление показать, как прочно вжились они в свой отсек, и в этом выражалось их вежливое желание не замечать всей странности поведения лейтенанта.

— Стогов, не затягивай ремни так сильно, — властно говорил Игнат Лешенко, указывая тем самым на свое старшинство перед одногодком по службе. Потом его взгляд остановился на Кошкареве: тот сгорбившись, сидел на койке.

— Кошкарев, — старшина ехидно сощурился, — отрабатываешь позу роденовского мыслителя? Заправь койку. Пошевелись!

Кошкарев спустился на палубу и словно остолбенел, глядя на старшину пустым, ничего не выражающим взглядом.

Лешенко начинал злиться:

— Что, так и будешь стоять? Или снова захотел вне очереди «Балтику из трюмов черпать»?

Кошкарев послушно взял ведро, ветошь и, встав на коленки, принялся поднимать паёлы, чтобы спуститься в трюм.

Старшина подошел к нему и, крепко взяв за плечи, поднял перед собой. Сказал тихо:

— Издеваешься?

— Вы же сами, товарищ старшина, приказали выбрать из трюма воду.

— Я так не могу… — Закрыв глаза, старшина схватился за щеку. — Толя, нет, ты слышишь, что он говорит? — спросил страдальческим голосом, призывая Стогова в свидетели. — Я же только пообещал дать наряд вне очереди, а приказал всего лишь поправить койку, на которой этот недоросль сидел в рабочее время.

Колокола «громкого боя» оглушительно заиграли аврал. Матросы, надевая на ходу оранжевые спасательные жилеты, побежали строиться на верхней палубе. Лодка снималась со швартовых.

Лейтенант Заваров стоял вахту. В надводном положении шли второй час. За бортом была тишина. В корабельных недрах надсадно и глухо, точно в закрытую дверь молотили кулаками, работали дизеля. Выхлопные газы подмешивали к утренней свежести сладковатую изгарь отработанного соляра. Море — гладь, до самого горизонта сплошной бледно-серый глянец. И только лишь в полутора кабельтовых по левому борту оно слегка рябило небольшой полоской — казалось, кто-то ради забавы легонько дул, стараясь остудить воду. Бриз был настолько ласков и нежен, что Аркадий невольно жмурился, будто его гладила по лицу мягкая женская рука. И первые строчки сложились легко и просто, как бы навеянные самим ветром:

Вот оно, любви моей начало,

Светлое, как неба бирюза, —

Девушка застыла у причала,

Грустью затуманены глаза…

— Гляди, лейтенант, так и замурлыкать недолго, — усмехнулся Кирдин, сидевший со своим янтарным мундштуком в зубах на ограждении рубки. Курил старпом неторопливо и рассеянно, будто ничто на свете его сейчас не интересовало, кроме созерцания дыма, который выпускал колечками. Аркадий покосился на его самоуверенное горбоносое лицо и ничего не сказал. Стихи пропали…

«Вот зануда, — подумалось, — так и хочет прицепиться».

Аркадий в голосе старпома слышал не столько иронию, сколько предупреждение, означавшее: «Все сочиняешь? Ну-ну… Дай только повод — опять стружку сниму».

На ходовой вахте, когда служба на долгие часы сводила их вместе, Аркадий чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, что старпом не только держит под прицелом своих недобрых, по-кошачьи зеленоватых глаз каждый его шаг, движение, жест, но и предугадывает мысли Аркадия еще до того, как они появляются. Эти зеленоватые глаза преследовали его теперь всюду, где бы он ни находился. Думалось, что и в самом дальнем закутке лодки от них не найти спасения. Всем своим видом Кирдин будто подавлял в Заварове всякое стремление быть самостоятельным.

На трапе раздались тяжелые шаги. Из отверстия рубочного люка выросла невысокая, плотная фигурка Луки Фомича Мезгина. Командир мельком посмотрел на старпома, потом на Заварова, как бы стараясь угадать, о чем они только что говорили, и уселся на разножке. Круглое, полное лицо его приняло простецки-добродушное выражение. Казалось, ко всему на свете командир относится с заведомым юмором, в котором таится философски-рассудительный ответ на любой случай жизни.

— Погодка, погодка-то, — нараспев проговорил Мезгин густым, довольным басом. — Если не отстреляемся по конвою на пять баллов — грош нам цена.

— Гидрология сейчас — не обрадуешься. Глубина прослушивается насквозь, — невозмутимо сказал старпом, убежденный, как всегда, в непогрешимости своих доводов. — Надводный корабль может обнаружить нас куда раньше. Вот попробуй дать залп, чтоб не промазать.

— Это уж как повезет, — вмешался Аркадий, решив, что настал удобный момент потихоньку сгладить свою провинность.

Старпом поморщился, точно услыхал какую-то глупость.

— Между прочим, лейтенант, это не лотерея. Другой раз вам так не повезет…

Аркадий умолк. Викинг оказался более злопамятным, чем он предполагал.

— Кстати, Заваров, что у вас делается по левому борту?

— Вертолет! Слева, курсовой двадцать! — опередив Аркадия, доложил вахтенный сигнальщик.