Минная гавань - [83]

— Почему, понимаешь, не постирал робу, Кошкарев? Я что вам, кой-где памятку зарубить должен?

Долговязый, сутулый Кошкарев страдальчески глядел в сторону, будто не понимая, за что его ругают, и желая лишь, получив наряд вне очереди, поскорее отделаться от старшины команды. Его молчаливая покорность распаляла Буткова еще больше.

— Я такого, разгильдяйства не потерплю в команде, — проникновенно и отчетливо выговаривал он каждое слово не столько для Кошкарева, сколько для Заварова, чтоб у того не оставалось сомнений, кто в боевой части подлинный хозяин. — Сегодня же вечером трижды постирать и выгладить. А не будет исполнено — накажу.

Вскинув руку, Бутков глянул на часы и шумно вздохнул. При этом не забыл покосить взглядом в сторону старпома, как бы спрашивая у него одобряющей поддержки и говоря: «Вы же знаете, на мне вся бэче держится…»

Закончив осмотр, мичман приблизился к Аркадию своим растянуто-приземленным, скользящим шагом, каким обычно ходят лыжники, и, резко приложив крепкую, с волосатыми пальцами руку к козырьку, отдал рапорт.

Мичман имел какую-то натруженно-обвислую фигуру, точно постоянно держал в руках пудовые гири, которые оттягивали книзу его покатые плечи, и даже мичманка на крупной лысеющей голове была с опущенными по бокам полями. Разговаривал Бутков, недоверчиво прищуриваясь, оттопыривая нижнюю губу и поблескивая платиновой коронкой. На лодке он числился по штату больше десяти лет; по его словам, переслужил четырех командиров БЧ, которым жилось при нем, как у Христа за пазухой. Команда торпедистов Буткова уже несколько лет считалась в части лучшей, а сам мичман носил значок классного специалиста-мастера, имел несчетное число благодарностей от начальства. К Заварову мичман относился с уважительной любезностью, но с превосходством, иногда намекая, что к нему (Буткову) сам командир обращается запросто, по имени-отчеству.

— Так что у нас по плану сегодня, Николай Семенович? — спросил Аркадий, чтобы суховато-деловой тон, каким докладывал ему Бутков, изменить на более дружелюбный.

Старшина команды мог бы ответить, что до обеда предстоит провести с матросами занятие по предварительному приготовлению практической торпеды к выстрелу. Но это было не в его правилах. Досужий вопрос Аркадия он пропустил как бы мимо ушей, не желая попусту тратить время на то, что лейтенанту и самому должно быть хорошо известно. Сказал суть:

— Я считаю, что перед выходом в море надо вскрыть стрельбовой щиток и подрегулировать шестой соленоид. Контакты залипают.

— А как вы думаете, отчего бы могло там залипать?

— Посмотрим — увидим. Разрешите, товарищ лейтенант, вести команду в торпедные мастерские?

— Ведите, — согласился Аркадий.

Присев на корточки, Заваров наблюдал, как серебристое тело торпеды плавно опускалось на подставленные козлы. Бутков работал на тельфере так осторожно, словно укладывал в люльку грудного младенца. Завывание электромотора и щелчки контакторов гулко отдавались в зале торпедной мастерской. Белизна кафельных стен, рассеянный дневной свет, проникавший сквозь высокие, заставленные рифленым стеклом окна, вызывали у Аркадия ощущение какой-то больничной скованности, словно не торпеду, а его самого укладывали на операционный стол. Острый запах тавота и резиновой изоляции щекотал ноздри.

Когда торпеда легла на войлочные ложементы, Бутков провел по ее стальному телу рукой, как бы лаская и успокаивая. И от этой нежности, не свойственной старшине команды, Аркадию стало как-то приятно. Но вот мичман, пятясь и задев Аркадия локтем, на несколько шагов отошел от торпеды, словно с разбегу намереваясь через нее перепрыгнуть. Скомандовал громко:

— Разобраться по порядку. Подравняйсь. Быстро, быстро! — и, повернувшись к Заварову, спросил: — У вас будет что сказать?

— Разумеется, — хмуро ответил Аркадий, недовольный тем, что мичман чуть не на каждом шагу дает ему почувствовать свою независимость. — Я так полагаю, — стал он говорить матросам неестественным, раздосадованным голосом, — что все вы достаточно уяснили себе обязанности по приготовлению систем торпеды к выстрелу, но считаю нужным сказать вот что… Да, чуть не забыл… — Он скосил взгляд в сторону Буткова, который, сунув руки в карманы кителя и покачиваясь на носках, без интереса слушал его. — Вы, мичман, кажется, собирались в отсеке проверить соленоиды? Не будем откладывать. Постарайтесь успеть до обеда.

Бутков удивленно вскинул редкие белесые брови, но, встретившись с неприязненным, колючим взглядом лейтенанта, раздраженно пошевелил плечами, словно говоря: «Как хотите. Впрочем, если вы сможете обойтись тут без меня — дело ваше». И не торопясь вышел.

Подобрев, Аркадий с улыбкой оглядел своих моряков. Ребята в боевой части подобрались рослые, крепкие, в строю держатся и просто и подтянуто. На фланге слева — старшина второй статьи Игнат Лешенко, стройный украинец с женственно-нежным, румяным лицом и франтоватыми смоляно-черными усиками в ниточку. Игнат всегда рассудительный, при случае — язвительно-остроумный человек, к мнению которого прислушивается даже сам Бутков. Рядом стоял по-простецки грубоватый, немного безалаберный по характеру, но жадный до любой работы сибиряк Толя Стогов. На его крупном, широкоскулом лице, помеченном крапинками рябинок, казалось, застыло желание рассказать анекдот или отпустить очередную «трюмную» шуточку. Шеренгу замыкал первогодок Валентин Кошкарев. Он, как исключение, покорно-печален и замкнут, будто монастырский послушник.