Минная гавань - [79]

«И что в ней такого нашел Гришка?» — разочарованно думал Аркадий, когда пытался в своем воображении сравнить эту плоскую сутуловатую девицу в грубошерстной кофте со своим лучшим другом — статным симпатичным парнем. Впрочем, в своих долгих разговорах, нередко тянувшихся за полночь, они составили друг о друге достаточное представление, и Заваров, когда дело касалось женщин, привык относиться к товарищу с философским снисхождением, считая его завзятым волокитой. Аркадий знал Берту постольку, поскольку встречал на базаре, и едва ли ей было известно, что Гриша — его друг. Возможно, поэтому Берта разговаривала с Аркадием без лишних церемоний, как со старым знакомым, и пыталась даже кокетничать.

Подойдя к прилавку, Аркадий пощелкал пальцами, с небрежным видом разглядывая цветы. Берта сразу же как бы очнулась от полусонно-равнодушного состояния, в котором пребывала нарочно для того, чтобы дать почувствовать соседкам все свое равнодушие к ним. Соседки же, в силу каких-то сложных женских отношений, подчеркивали свое невнимание к Берте, принимаясь разговаривать еще увлеченнее и выдавая себя принужденным, злым смехом.

— Что тебе, лейтенант, надо? — спросила девушка, кокетливо стрельнув глазами.

— Что мне надо? — задумчиво пересказал ее слова Аркадий, продолжая разглядывать ведерки с цветами. — Нет ли у тебя горяченькой салаки?

— Где же ты раньше был? — сказала она, изобразив на своем узком, с маленькими губами и холодно-голубыми глазками лице интригующую улыбку.

— Вот именно: где я раньше был… — сказал Аркадий, переведя взгляд на Берту.

Берта истолковала пристальный взгляд, каким рассматривал ее Аркадий, по-своему: поправила льняные, распущенные по плечам волосы и улыбнулась теплее.

— Салаки завтра принесу. Приходи.

— Завтра у меня аппетит пропадет, — съехидничал Аркадий и, щелкнув пальцами по козырьку, лихо сдвинул мичманку на затылок. «Уж не хочешь ли, чтобы я назначил тебе рандеву?..» — с откровенным самодовольством подумал он. Словно угадав намерение лейтенанта, Берта дерзко прищурилась и чуть повела плечами, завлекающе намекая, — мол, стоит мне только захотеть… И все-таки не могла скрыть во взгляде не холодность, а свое женское превосходство над ним. Аркадий нахмурился, чтобы спрятать смущение. Раскрылось нечто совсем иное, чего он раньше не замечал в этой девушке: показалось, что Берта именно с ним держит себя как-то неестественно — улыбается именно тогда, когда этого ей делать совсем не хочется, и даже подчеркнуто любезной старается быть вопреки собственному желанию. Аркадий терялся в догадках: зачем Берте понадобилось заигрывать с ним? И тем не менее приятно убеждался, что такая двусмысленность их отношений льстит его мужскому самолюбию.

Как солидный покупатель, которому не годится отходить от прилавка с пустыми руками, он спросил цветов. Берта с деланным раздражением, как показалось Аркадию, выдернула из ведерка несколько свежих темно-малиновых гвоздик и, обернув газетой, подала их. Когда он протянул пятерку, чтобы расплатиться, она решительно оттолкнула его руку.

Аркадий, не торопясь, шагал по тротуару, вымощенному плитняком, и никак не мог избавиться от смущенной улыбки, появлявшейся всякий раз, как только навстречу попадались знакомые матросы или офицеры. Нести букет у всех на виду было неловко и радостно, точно ему дали подержать грудного ребенка. Цветы он любил, хотя никогда и никому дарить их не приходилось. Они заставляли приятно воображать, что где-то в условленном месте его ждет необыкновенно красивая женщина, а он умышленно не торопится, чтобы заставить ее немного поволноваться. Этой женщиной могла бы стать все та же, по его понятиям, загадочная и обворожительная Роксана Владимировна, медсестра из городской больницы, с которой ему никак не удавалось познакомиться. Но мечты оставались мечтами. Он пытался уверить себя в том, что не любит ее. Аркадий находил ее слишком неприступной, чтобы, увлекшись всерьез, попытаться найти хоть какой-то повод для сближения. «Да и ни к чему это, — размышлял Аркадий, — поклонников у нее и без меня хватает, а быть при ней в роли влюбленного юнца, если не клоуна, — перспектива не для меня. И ведь нрав был великий Гете, говоря: «Когда я смотрю на прекрасную женщину, то наслаждаюсь куда больше, чем дурак, обладающий ею…»

Аркадий утешался тем, что никому не докучает и не становится поперек дороги. Он говорил себе, что здесь нет у него никакой определенной цели, есть лишь предмет обожания, которому он ничем не обязан. Этот выработанный в себе «иммунитет стойкости» он считал едва ли не главным признаком хорошего тона, позволявшим ему не терять из-за мимолетного увлечения головы. Смущало лишь то обстоятельство, что невозможно было полностью согласовать желаемое с действительным. Как ни уверял себя Аркадий в твердости своих убеждений, сердце его неизменно начинало стучать сильней и мысли становились путаными, стоило лишь издали завидеть по правую сторону улицы одноэтажные белые постройки городской больницы.

Терапевтическое отделение, где работала Роксана Владимировна, помещалось в глубине больничного парка. К нему вела асфальтированная дорожка, по бокам которой благоухали на газонах цветы. Миновав калитку, Аркадий пошел по этой дорожке с таким ощущением, точно изо всех окон на него осуждающе и насмешливо смотрят люди, уже наперед зная, ради чего и куда он сейчас направляется. Ямки от женских каблучков в асфальте напоминали, что здесь и ее следы отпечатались. Шел Аркадий все медленнее и осторожнее, словно боясь коснуться следа Роксаны. Его не покидало ощущение, что эта женщина сейчас где-то совсем рядом. «Зачем я здесь?.. — лихорадочно мелькало в мыслях. — Что скажу, если вдруг встречу?.. И для чего эти дурацкие цветы?..»