Минин и Пожарский - [13]

– Старый ты человек, – сказал Роман, – да как нам до Василия-то Блаженного добраться?

Старик помолчал.

– А и доберемся. Говорят, с Сигизмундом турецкий салтан воюет. Ан и уйдет. А мы опять на Волге торговать будем.

– Скоро здесь будут, коли все так говорить станут, – сказала старуха.

– А мы заслоны поставим.

– Вот сейчас в земской избе, говорят, все чин по чину. Найдем служилых людей сто или два ста и оборонимся.

– Плоха служба, – сказал Роман. – Вот Ляпунов дворян корил: делите, мол, между собой деревнишки да кабаки, а к бою косны.

– Тоже и мужики хороши, – сказал Захарьин. – Мечутся, всё сговариваются. Гоняют по государственным делам коней, хомутов не снимая, а Новгород-то Великий протакали.

– Новгород не наша вина, – ответил Роман сумрачно. – Ладогу мужики отбили, приступ на Орешек-крепость отбили. Воевода шведский, Делагарди зовут его, под Новгород пришел обманом. С воеводой Батурлиным стакнулся да с воеводой же князем Иваном Никитичем Одоевским-большим. Рубились посадские люди, да впустили шведов в город бояре обманом. Казачий атаман Тимофей Шаров, да дьяк Голенищев, да поп Амос на своих дворах дрались. Шведы их попалили, город заняли, к присяге новогородских людей неволят. А новогородские, люди с нами заодно. Собирали в Новгороде людей к шведскому королю для посыла. Шестеро удавились, а не пошли.

– Хвастать нечем, – сказал Захарьин, – руки на себя наложить – великий грех. Вот мы в Нижнем Новгороде, торговые люди, иное удумали. Миныч сейчас с посадскими людьми разговаривает. Был Миныч простой человек, вот с тобой у Алябьева ратником служил. А теперь Миныч староста. А ты хоть и в сапогах, а все мужик.

– Я сапоги с бою взял.

– И правда, живут люди босиком, а воюют в сапогах. Пообносились. А у меня товар есть в кадушках. Не сильно плох. Я и дам.

– Что, даром дашь?

– Даром, сестра, и чирей не вскочит. Дам за деньги. Поговорим по-торговому. Ратников от Нижнего собирают? Собирают. Козьме их одевать-обувать. А у меня товар. Мы, сестра, эти кожи сплавим за новые, а воину жить недолго, он и такой обуви сносить не успеет. А барыш пополам.

Старуха в это время достала топор для соседки и, не говоря ни слова, прямо пошла на брата. Тот поднял руки, сказал:

– Гость я, сестра, и старик.

Дверь открылась. Вошел Миныч. Старик бросился к нему.

– Мать уйми, – сказал он.

– Пес этот, – сказала мать, – пришел кожи гнилые продавать для войска, а барыш с тобой пополам. Может, возьмешь?

Миныч молчал сумрачно.

– Возьми его за ворот и выбей в дверь – я приказываю.

Миныч молча подошел к дяде, взял за плечо, повел.

– Толкни! – закричала старуха.

Миныч толкнул.

– Колпак выбрось.

Из-за двери послышался тихий старческий голос:

– Погибло наше государство, а за колпак спасибо.

– Здравствуй, Роман, – сказал, садясь, Миныч. – Ты откуда?

– Из Арзамаса.

– Под Москвой плохо?

– Плохо.

– Пойдем в земскую избу, послушаешь, как у нас.

В Земской избе

Той же Козьма, отложище своей воли дело, и восприемлет велемудрие разумение и смысл и на всех людях страны тоя силу и власть восприемлет.

Повесть кн. Катырева-Ростовского

В большой земской избе на Нижнем Базаре, около церкви Николая-чудотворца, что у корабельного пристанища, стоял крик. Кричали все, будто стараясь друг друга не слышать.

Сидел за столом сероглазый, твердоскулый, высоколобый, спокойный Миныч, и были плечи его на уровне лба ласкового воеводы Звенигородского, и когда надо было шепнуть что-нибудь на ухо Минычу, приподнимался воевода со скамьи и вытягивал шею.

Злобно кричал человек в купеческой одежде:

– Слышали! Казаки под Москвой плачут. Мы тем слезам не верим, мы в этом деле искусились! Рубля с алтыном не дам, и полтины не дам. Ты мои деньги считал? Торговли против прежнего и половины нет…

Много народу в земской избе. Тут люди в торговом и в посадском платье.

Отдельно сбились в кучу оборванные, вооруженные дворяне.

Устал Звенигородский, устал Алябьев, скучает подьячий» Кричат голоса:

– Заклевали вы нас, железные носы!

– Шиш!

– В чужой мошне и дыра за деньгу кажется!

– Нету моего согласия!..

– А мне два рубля с полтиной платить можно?! – закричал купец, срывая колпак и хлопая его оземь.

– Люди почтенные, – перекрывая шум, начал воевода Звенигородский, – дайте слово сказать.

Шум утих.

– Сколько кто ни даст, – продолжал воевода, – а без денег не то что Нижний, а ворота свои не защитишь. Господа дворяне, – обратился он, – сколько вас?

Заморенный, малорослый дворянин в потертом кафтане выступил вперед:

– Нас тут, дорогобужан, да вяземских, да из-под Смоленска служилых людей, до двух тысяч.

– Нам столько не надобно, – сказал толстый купец. – И так объели нас, ироды, изгороди поломали, посудье растащили, а службы с вас не видно.

Рассудительно заговорил другой дворянин, – верно, был под Смоленском окладчиком, приходилось ему вести беседы.

– Служивый человек, – начал он, – службу может исполнять, когда на него мужик дома работает. Службу хотите, почтенные? Пусть на нас, как при прежних великих государях, мужик пашет, да дрова возит, да мясо дает, да масло, да дорогу чинит, да за избу нам платит, а то были у нас мужики, задолжали нам кругом да ушли драться самовольно. Убили мужика – и пропал за ним долг. Вы нам дайте коней да пороху, да землю за нами закрепите, да мужиков заставьте нас кормить – будем служить вам без воровства.