Миндальный вкус зла - [51]

Сестра, увидев Оксану, сделалась белее, чем больничный потолок, и срочно вызвала врача. Девушку положили на каталку и увезли. Оперативник метался в коридоре, перемежая молитвы с проклятиями. Минут через десять он позвонил следователю и доложил о произошедшем. Наполеонов примчался почти мгновенно.

– Какого рожна ты смотрел?! – прорычал он, выслушав оперативника.

– Так ведь ничего такого не было! – оправдывался тот. – Пили кофе, ели пирожные и разговаривали.

– И девицу ты упустил.

– Так не разорваться же мне, – ответил тот растерянно.

– И то верно, – проговорил Наполеонов и решил не распекать оперативника, видя, что он и сам себя казнит.

Они сели на стулья в коридоре и стали ждать молча, время от времени поглядывая на стрелки часов, которые, казалось, приклеились к циферблату. Лишь через полтора часа вышел врач и сообщил, что девушке лучше, хотя состояние по-прежнему довольно тяжёлое.

– Что с ней, доктор?! Ради бога, объясните! – обратился к нему Наполеонов.

– В карточке вашей подопечной написано, что у неё сильнейшая аллергия на миндаль, и она прекрасно знает, что употребление хотя бы крошки миндаля для неё смертельно опасно, но тем не менее…

– Она только кофе пила и ела пирожные, – встрял оперативник.

– Какие пирожные? – быстро спросил врач.

– В вашем кафе возле ворот.

– В том кафе в пирожные миндаль не кладут.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, да и цена их, молодой человек, миндаля в составе не предусматривает.

– Быстро в кафе! – велел Шура оперативнику. – Узнай рецептуру и возьми на пробу парочку пирожных.

Оперативник помчался выполнять распоряжение следователя. Вернулся он весьма довольным.

– Не поверите, – сказал он следователю, – я не только узнал, что в этом кафе никогда не добавляют миндаль в бисквит, и купил пару пирожных, но и успел заполучить те, что не доели девушки.

– Не торопятся они убирать посуду, – пробормотал следователь себе под нос.

– Да, на наше счастье, работают ни шатко ни валко, – согласился, расслышавший его слова оперативник.

* * *

В изделиях, купленных на пробу, экспертиза не обнаружила и следов миндаля, зато на двух недоеденных пирожных сверху была миндальная пыль, перемешанная с сахарной пудрой.

Мирославе Шура позвонил ближе к вечеру из своего кабинета. Она выслушала его, ни разу не перебив, и, лишь когда он закончил, спросила:

– Кто это может быть? Только не говори мне, что объявился ещё один неизвестный родственник.

Шура горько усмехнулся и сказал:

– Ты хотела сказать, родственница.

– Всё одно.

– Если ты хочешь знать моё мнение, – вздохнул Наполеонов, – то похоже на ревность…

– Кто её может ревновать?

– Может, не её, а его? – предположил следователь.

– А мне кажется, что это больше похоже на месть. Притом на отложенную месть. Кажется, у итальянцев есть старинная поговорка – «месть – блюдо, которое подают холодным».

– Только итальянцев нам не хватало, – проворчал Наполеонов.

– Твой оперативник запомнил девушку?

– Стройная, высокая блондинка в тёмных очках.

– Да уж, – отозвалась Мирослава, – а узнать он её сможет?

– Бабушка надвое сказала…

– Шура! Мне нужны фото всех девушек Геликанова. У тебя они есть?

– Нет, но Легкоступов нащёлкает и тебе привезёт.

– Хорошо. А тебя сегодня не ждать?

– Нет. Не знаю, насколько задержусь сегодня на работе, но матери я уже сказал, что ночевать буду дома.

– С каких это пор ты стал маме днём названивать? – пошутила Мирослава.

– Ни с каких! Она сама позвонила, спросила, могу ли я сегодня прийти пораньше.

– Ой, Шура, не иначе Софья Марковна снова приготовила для тебя невесту.

– Я то же самое подозреваю, – сердито буркнул он, – и поэтому сказал ей, что буду поздно. И когда она только угомонится?!

– Мама хочет как лучше.

– Как лучше я сам найду, когда мне приспичит жениться.

– Экий ты неблагодарный, – усмехнулась Мирослава.

– Нет чтобы посочувствовать! А она потешается! Подруга называется.

– Прости, Шур, я сочувствую, просто с языка сорвалось.

– Ладно, прощаю, что ж ещё с тобой делать.

– До звонка, дорогой. – И она отключилась.

Наполеонов вздохнул и стал нажимать кнопки телефона, набирая номер фотографа.

– Валерьян?

– Я.

– Ты спишь или мечтаешь?

– Проявляю.

– Зайдёшь сразу, как освободишься, ко мне, возьмёшь адреса и сфотографируешь девушек так, чтобы они были не в курсе, что попали в объектив.

– Девушек? – оживился Легкоступов.

– Напрасно радуешься, может быть, они подозреваемые.

– Реально подозреваемые или только может быть? – улыбаясь в трубку, уточнил Валерьян.

– Хватит мне зубы заговаривать, – рассердился Наполеонов, – задание понятно?

– Так точно, господин следователь, – отчеканил фотограф.

– Ну, так и выполняй.

* * *

Валерьян долго и аккуратно выбирал лучшие ракурсы, фотографируя Инну, Лену и Лизу.

Больше всего его вдохновила Лена Лосева. Он сразу догадался, что молодая женщина ждёт ребёнка, и постарался снять её так, чтобы фотографии отразили её одухотворённость, мягкую улыбку, сияющий взгляд. Впрочем, Лиза Легкоступову тоже понравилась. Наполеонов, давая ему скупую информацию об этой девушке, заметил: «Копается в останках прежних цивилизаций и счастлива».

Валерьяну не без труда удалось из него выудить, что Лиза Карамелькина учёный-египтолог, защитила диссертацию, имеет статьи в русских и зарубежных изданиях. В общем, девушка талантливая и целеустремлённая. В мечтах он уж фотографировал её на фоне пирамид, возле сфинкса, сидящей на верблюде. Но за неимением возможности запечатлеть её среди этой экзотики ограничился пальмой в вестибюле института, фонтаном в сквере, интерьером кафе на набережной и сделал несколько простых фотографий исключительно для Наполеонова, который постоянно вопил: