Милосердие - [21]

Они встретились на полдороге между остановками. Халми, вспотевший от торопливой ходьбы, смотрел на лукаво улыбающуюся Агнеш, ожидая, чем она объяснит свой нежданный к нему интерес. Он мог предположить только, что речь пойдет о конспектах каких-нибудь лекций: когда студенткам нужны конспекты, они всегда становятся такими вот ласковыми. Агнеш явно наслаждалась недоумением Фери, стараясь предугадать, как изменится напряженное его лицо, когда она сообщит ему свою новость. «Я хотела только сказать: вы были правы… Помните, мы вчера говорили насчет моего отца?» — добавила она, желая помочь ему отгадать непростую загадку: Фери, судя по его выражению, никак не мог взять в толк, в чем же это он был прав. «Вернулся?» — вдруг пришло к нему озарение, высветив заодно и очевидную связь между непонятным поведением девушки и спокойным, счастливым сиянием, которым лучились ее глаза. К Агнеш уже вернулось обычное самообладание, — во всяком случае, настолько, чтобы в блестящих ее глазах не появились невольные слезы; вместо ответа, однако, она лишь подняла газету, которую ей дала мать. «Напечатали?» — спросил Фери, но не взял у нее газету, чтобы изучать список; важней ему было другое: выражение счастья на лице Агнеш. В первом его восклицании — «Вернулся?» — был еще тот немного насильственный, таящий неприязнь интерес, с каким он обычно говорил об отце Агнеш. Спросив: «Напечатали?» — он должен был еще позаботиться, чтобы Агнеш не заметила в лице его, в голосе ревности: ведь как ни запрещал он себе питать надежду, пусть самую слабую, что-то в душе, неразумное, неподвластное мудрым, диктуемым самозащитой приказам разума, болело и ныло, потому что это не он вернулся из плена, не он стал причиной сияния, в хмуром осеннем сумраке улицы превращавшего улыбающуюся ему девушку в настоящий источник дневного, солнечного света. Но чем дольше смотрел он в ее блестящие, напряженные глаза, которые только благодаря этому напряжению сдерживали подступающие слезы, чем дольше наблюдал странное и такое волнующее несоответствие спокойных движений и душевной взволнованности — несоответствие, которое серое суконное пальто и лучистый взгляд делали еще более резким, — тем сильнее ощущал, как тускнеет, сходит на нет его ревность, и видел перед собой лишь прекрасную юную женщину, чья спокойная внешность, бедная, почти небрежная даже одежда и угадываемый внутри, словно под кожицей винограда, блеск душевной чистоты так покорили его еще во время первой их встречи в университетской аудитории.

«Когда вы узнали об этом?» — спросил он, только чтобы дать какой-то словесный выход распирающему его восхищению. «Минут десять назад или сама уж не знаю», — ответила Агнеш, словами этими и сквозящей в них иронией пытаясь чуть-чуть прикрыть свое безграничное счастье. «Тогда этот день — счастливый, — сказал Фери, и последняя волна ревности, заодно вобрав в себя и тихий его восторг, превратилась в никогда еще до сих пор не изведанную им нежность. — Бабушка-то как будет рада», — добавил он, незаметно напомнив таким способом о том, что должно было в глазах Агнеш составлять его преимущество перед другими коллегами. «Да, я как раз подумала, хорошо бы нам домой попасть к Елизаветину дню», — ухватилась за его слова Агнеш, радуясь неожиданной помощи в распутывании клубка того огромного счастья, которое стояло перед ней как нерешенная и совсем пока неясная задача. Собственно говоря, она сама не знала, фантазирует или говорит правду: ведь на самом деле она еще и не вспоминала про Тюкрёш и про обретавший с приездом отца значительность день бабушкиных именин; однако в нагромождении прежних ее раздумий и планов, вынесенных вдруг на поверхность нежданной вестью, где-то присутствовала, конечно, и деревенская бабушка, сквозь слезы глядящая с крыльца на вылезающего из коляски сына. «Как вы считаете, к тому времени их отпустят?» — «Я думаю, им сначала лекции будут читать», — сказал Халми, и необычное ласковое выражение на его лице под влиянием какого-то совсем другого чувства сменилось вдруг гораздо более жестким. Агнеш заметила набежавшую на его лицо тень. «А вы почему там стояли, на остановке, с таким грустным видом?» — спросила она, вспомнив, что у собеседника есть своя жизнь, и ища способ передать ему, хотя бы через сочувствие, частицу своего счастья. «Просто так, по сторонам глазел», — сказал Халми, уходя от обсуждения неприятной темы и своих забот. Но Агнеш продолжала свою мысль: «Не стоит грустить, честное слово. Всегда ведь что-то может в лучшую сторону перемениться. Видели б вы, в каком настроении я пришла домой, когда мы с вами вчера расстались». — «Так ведь у меня никого нет, кто мог бы вернуться, — резонно возразил Халми на не слишком логичное утешение, позволив улыбке, вновь смягчившей его лицо, чуть-чуть приоткрыть несчастное его сердце. — Тем более кто-то такой, кто был бы для меня идеалом». — «Я вас познакомлю с отцом. Наверное, вы, как тюкрёшцы, найдете общий язык. Заодно узнаете из первых рук, что происходит в России: он ведь там четыре года уже находится».

Халми взглянул на нее почти с испугом. Насколько он помнил, он ни разу ни словом не выдал, что события в России его интересуют; Агнеш же свою последнюю фразу произнесла так, будто ссылалась на нечто давным-давно всем известное. Однако в глазах у девушки не было и следа какой-либо задней мысли. «Вы со мной, наверное, и разговаривать-то не станете, когда он окажется дома», — погасил Халми испуг в каком-то подобии смеха. (Смеялся он редко; в такие минуты лицо его вытягивалось, краснело, и из-под неровных, кривоватых зубов вылетали негромкие, совсем не веселые звуки.) Агнеш слегка уже наскучила медленная ходьба, да и чужая пахнувшая на нее горечь заставила ее, инстинктивно оберегая свою радость, вспомнить, что она мечтала побыть в одиночестве. «Ну вот, я из-за вас чуть на ходу с трамвая не спрыгнула, а вы такое мне говорите… — И, обнаружив, что они вернулись на остановку, вдруг протянула юноше руку: — Ну, мне пора». И, чтобы сделать что-то приятное для коллеги, которого застала врасплох и явно выбила из колеи, а теперь еще и огорчает своим прощанием, сказала с улыбкой: «Знаете, в университете, кроме вас, нет никого, кому бы я с таким удовольствием все это рассказала». — «А Ветеши?» — встал в глазах Халми вопрос, который он не посмел высказать вслух. Но Агнеш стояла уже на подножке подъехавшего трамвая, повернувшись к коллеге лицом, словно желая помешать ему прыгнуть следом за ней: желание это мелькнуло на миг в его растерянном взгляде. Высунувшись с площадки и приветливо махая рукой, она еще долго видела Халми, вновь погрузившегося в свое кажущееся бесцельным бездеятельное одиночество.