Миллионы, миллионы японцев… - [31]

— А две тысячи шестьсот лет цивилизации?

— Я довольно хорошо знаком с этим вопросом. До первой мировой войны, точнее, до вторжения в Китай о древней цивилизации говорили не очень-то много. Возникновение этих знаменитых двух тысяч шестисот лет можно грубо объяснить так: когда Япония решила оккупировать Китай, генералы искали предлога. Как всегда, оглянувшись на старую Европу, они выбрали самый распространенный: оккупируют страну, чтобы ее «цивилизовать». Должно быть, кто-то поумнее обратил внимание других на то, что у Китая позади двадцать с лишним веков цивилизации, и тогда-то Япония декретом даровала себе еще пятьсот лет. Скромно, но достаточно.

— Какая наглость!

Он не носил галстука. При движении, которое он сделал, подзывая официанта, ворот его рубашки распахнулся. Я увидел страшный шрам у самой шеи, который тянулся, исчезая под материей, в направлении сердца. Мистер Чанг показался мне вдруг очень старым.

— В японском фольклоре нет ничего, что не было бы заимствованием. Вам расскажут историйки, которые японцы совершенно искренне считают чистейшим своим культурным наследием, а это только басни Эзопа, которые они узнали в шестнадцатом веке из уст иезуитов святого Франсуа Ксавье.

— В сущности, Японии не существует?

— Не больше, чем Франции.

— Ну уж!..

— Не больше, чем Франции, если отнять у нее все, чем она обязана Греции, Риму и другим странам. Не больше, чем Лафонтен без Эзопа, Люмьер без Плавта…

Мы оба были довольны. Мы помолчали. Потом мы говорили о смерти, вернее, Чанг говорил мне о ней так, словно был с ней знаком тысячи лет.

Он извинился — ему надо было уходить. — Я обещал. Иду ремонтировать автомат восемнадцатого века. Мы обязательно еще увидимся.

4. «Почему» — это не по-японски

Воскресенье, 7 апреля, 8 часов

В моем распоряжении утро для приведения в порядок записей (если я правильно понял, мадам Мото оставляет мне воскресенье свободным).

Я продолжал прогулки по Сибуе — «токийской плас Пигаль» (так утверждает карманный путеводитель), вокруг «Елисейских полей», ночного кафе, где я провел первый вечер в Японии, спокойно прохаживался в окрестностях моей гостиницы. В конечном счете в этом городе безразлично, куда пойти: всюду те же широкие, как бы пригородные магистрали, те же ряды стоянок автомашин, складов, строек, гаражей, лавчонок и ремесленных мастерских; на перекрестках улиц ребятишки играют в бейсбол; за изгородью или на шоссе копошатся строители, дорожные рабочие в желтых козырьках, как правило одетые в штаны для гольфа и носки-туфли, где большой палец отделен (наверное, в них удобно взбираться на леса…).

В Токио я не похудею: чуть ли не на каждом шагу натыкаешься на пивные бары, где за умеренную плату можно вкусить немецкой и английской еды — сосиски, бекон, кислая капуста, омлет. Я стал завсегдатаем «Нью-Токио» — большого бара близ железнодорожного моста в Гиндзе. Вечером тут играет женский оркестр с солисткой-аккордеонисткой. Я видел за столиком в первом ряду старика японца, который, прикрыв глаза, со страдальческим лицом якобы дирижировал оркестром, широко разводя руки в ритме «Голубого Дуная». Любопытно, я видел уже такое тягостное зрелище в нескольких странах, как будто существует международный союз слабоумных и пьяниц-меломанов. Клиентура «Нью-Токио» молодая, скорее бедная, чем состоятельная (я хожу сюда тайком от мадам Мото, проявляющей такую заботу о моей репутации). В этой огромной баварской пивной, где пиво подают в литровых кружках, трудно найти свободный столик.

Человеку, находящемуся в чужой стране, часто кажется, что ее жителей связывает нечто общее. На самом деле это не совсем так: что роднит меня с другими пассажирами автобуса или поезда во Франции? Подчас они мне более чужие, нежели турист-англичанин, которого я тотчас же засекаю в давке и легко представляю себе его особенности…

Я получил пригласительные билеты на просмотр фильмов Недели французского кино. Билеты на два лица. Я воспользовался ими как предлогом попросить во франко-японском институте, чтобы меня сопровождал студент. Мне позвонила студентка.

Мадемуазель Норико Миура двадцать лет. Она совсем маленькая, совсем никакая, хрупкая, робкая, с гладким лицом нефритовых фигурок. Безвкусно одетая в бедное красное пальто, в шерстяные гетры и шнурованные ботинки, с косами, вылезающими из-под крестьянской косынки, она кажется такой нескладной, что я усомнился было в ее французском. Но тут она объявила, что танцует в лучшем кордебалете Токио. Каждое утро она репетирует спектакль, премьера которого состоится в сентябре. Она живет в часе езды на метро от центра города. Ее отец — журналист. Она рассказала мне по-французски о своем дружке. Меня мучила совесть, почему я не дал возможность воспользоваться этими билетами Рощице, ведь она так для меня старается, но, право, я не представлял себе, как бы мы стали общаться в темном кинозале с помощью двух словарей…

Я назначил Норико по телефону свидание перед «Нью-Токио». В ожидании начала сеанса мы погуляли по императорскому парку: гравий, луна, лужайки… Мы дошли до двойного моста Нидзюбаси. Дальше проход был закрыт, но мадемуазель Миура объявила, что я смогу пересечь мост 29 апреля, в день рождения императора, когда публике позволят пройти чуть дальше и увидеть дворец в европейском стиле, строительство которого заканчивается. Она указала на каналы с водой, желая, чтобы я разделил ее беспокойство: сырость очень вредна для императора, императрицы и их небольшого семейства…