Миллионы, миллионы японцев… - [30]

Я наивно предложил мадам Мото:

— Эта Неделя очень кстати: я поговорю о нашем проекте с кем-нибудь из французских кинематографистов — они, несомненно, смогут нам помочь…

Мадам Мото встала на дыбы: в наших интересах все держать в абсолютной тайне, потому что в Японии воруют все, а тем более хорошие идеи.

Я не стал настаивать, так как со своей стороны не мог поручиться головой за чистоту нравов, царящих во французской кинематографии.

Мистер Чанг

Из всех, кого я встретил после отъезда из Парижа, самое большое впечатление на меня произвел китаец по имени Чанг.

Я стараюсь ничего не забыть из сказанного им, поскольку придаю его словам большое значение, чем могу даже заслужить упреки.

— Это, — скажут мне, — все равно, что просить нищего-сицилийца или грека-контрабандиста рассказать о Франции…

Вот почему я сразу же сообщаю, что мой информатор — личность весьма сомнительная и что его порочат прежде всего два обстоятельства: он не японец и авантюрист.

Теперь, оговорив это, я могу спокойно рассказывать о мистере Чанге.

Я гулял однажды по Синдзюку, «центру торговых и увеселительных заведений», который японцы любят сравнивать с Латинским кварталом, помноженным на Сен-Жермен-де-Пре. По их мнению, он похож на Монпарнас, но в действительности напоминает площадь Алезиа в воскресное утро. Меня соблазнил маленький бар «Верлен»: вывеска, дверь, внешнее оформление необъяснимо тронули меня.

Небольшой зал на антресолях меня не разочаровал. В первый раз я не мог вспомнить, какую модель скопировал декоратор. Диванчики, обтянутые молескином, мраморные круглые столики на одной ножке, деревянные панели, пластинки паркета, цинк, вешалки, гравюры Домье, Гюстава Доре и Гаварни составляли обстановку старинную, но без подчеркнутой старины. Здесь уместно откупоривать бутылки лучшего вина.

Я заказал пиво. Когда официант принес бутылку, я попытался, не питая, впрочем, особых иллюзий, разузнать, что можно увидеть в этом квартале. Он ответил мне неизбежным:

— Пойду узнаю.

И тут я увидел, как в бар вошел человек среднего роста, без пиджака и галстука. Я повторил ему свой вопрос по-английски.

— Вы француз, — сразу сказал он с улыбкой, какой не встретишь в Токио. — Разрешите?

Он сел напротив и остановил меня, когда я поднес кружку пива ко рту.

— Извините… Полноте! Здесь надо пить не пиво, в особенности французу.

По его указанию официант унес кружку и вместо нее принес две рюмки, какие еще подают в провинции в привокзальных кафе. Он также поставил на стол сахар и положил две ложки в дырочках.

— Мы будем пить абсент, как его пил Верлен, — сказал мой новый знакомый.

Это и был мистер Чанг.

— Вы жили во Франции?

— Мне было восемь лет, когда я вместе с Чжоу Энь-лаем поступил в школу иезуитов. — Он приладил ложку на краю стакана так, чтобы она не падала, положил в нее кусочек сахару и направил на него струйку воды.

— Подумать только — мне надо было приехать в Токио, чтобы отведать настоящего абсента!

— Да. О нем забывают. Зато хорошо помнят о «древностях», которые стоят куда дороже, несмотря на весьма сомнительное происхождение, и, на мой вкус, намного меньше «возбуждают». За ваше дражайшее!

Мы выпили, подняв глаза к небу.

У него было очень молодое лицо. Бесчисленные морщинки не старили его; они свидетельствовали о сверхчеловеческих испытаниях, а не о прожитых годах, как морщинки летчиков-испытателей, лица которых заштрихованы сверхзвуковыми скоростями. Я без усилия мог бы сделать ему комплимент, но он, несомненно, был выше этого: он не спросил, сколько я даю ему лет.

— И вы покинули Францию?

— Когда мне было двадцать с лишним лет. Больше я туда не возвращался.

— Почему?

— Это целая история.

— Извините.

Я погладил молескиновую обивку. Это не был пластик. Кончиками пальцев я прикоснулся к панели, прикоснулся сознательно, в первый раз в Японии.

— Я побывал у «Лотрека», «Домье», «Бодлера», в «Баре Пикассо»… — начал я. — Декораторы, художники, обойщики, краснодеревщики не могут мне помочь найти то, что я ищу.

Мы умолкли, посматривая друг на друга, — у нас было в запасе время. Помнится, я испытывал такое же физическое удовольствие, какое испытываешь, открывая хорошую книгу, когда после первых страниц перескакиваешь на последнюю и подсчитываешь — осталось еще четыреста.

— Чего вы ищете в Японии?

Я собирался было сказать ему о сценарии, но вовремя вспомнил о том, что искал он, и, как говорится, открыл дебаты:

— Я ищу Японию, но настоящую. Подлинную.

— Вы сами и являетесь ею.

— Что?

— Если бы вы в данный момент не были в Токио, сегодняшняя Япония, именно сегодняшняя, не была бы такой, какая она есть.

— Я не подходил к этому в философском плане… Точнее, я хотел найти Японию, о которой столько говорят, знаете — гейши, цветущие вишни…

— Гейш меньше, чем туристов, подобных вам. Вишен больше, и они в самом деле особенные: цветы держатся на них только два-три дня, а если налетает порывистый ветер, — то всего несколько часов. И они не дают плодов.

— Но обычаи, образ мышления, религия?

— Было бы легко вам доказать, что татами, деревянные дома на сваях пришли с Тихого океана, в частности из Полинезии, религия — из Индии, письменность, мышление — простейшая абстракция Китая, а все остальное ведет свое происхождение из Кореи, Маньчжурии или Америки.