Миллион миль - [53]

Мы вошли в один такой «залив» между туманными берегами. А потом мы нырнули прямо в белую муть. Мы сразу и полностью ослепли. С самого начала мы не видели дальше собственного флагштока на форштевне. Туда были посланы наблюдатели, чтобы предупреждать о встречных кораблях, но это был бессмысленный жест.

Мы шли в тумане предписанное время, пока не прибыли в нашу зону патрулирования. Других способов определиться у нас не было. Мы видели эсминец, который сменяли, как раз в тот момент, когда нырнули в туман, а больше мы не видели ничего. Мы и не слышали ничего. Средиземное море было пустынным и тихим особой зловещей тишиной тумана.

Мы пробирались буквально на ощупь, что совсем не походило на обычные лихие кавалерийские рейды эсминцев. Мы ходили в своем квадрате взад и вперед, ничего не видя, ничего не слыша. Исчезли даже рыбацкие суденышки. Этот туман стоял несколько дней.

Никаких перемен не происходило, разве что временами туман слегка менял цвет. Он становился то темно-серым, то окрашивался в голубые тона. Иногда из чисто белого он внезапно превращался в угольно-черный.

Наблюдатели по-прежнему лязгали зубами, стоя на носу. Ветра не было. Мы двигались так медленно, что даже движение корабля не вызывало ветра. И все-таки они дрожали. Это был какой-то непонятный озноб, вызванный туманом.

Всю ночь мы шатались туда и сюда. На мостике было страшно одиноко. Мы знавали одиночество и раньше, когда оказывались одни в открытом океане, если адмирал выделял нас из состава эскадры. Но никакое одиночество не может сравниться с этим. Словно бы не существует ни моря, ни вообще всего мира. Мы даже не могли видеть воду — только влажную пелену тумана.

Ночь прошла, сменились вахты, сменились наблюдатели. Единственным признаком жизни на мостике оставались тихие звуки, которые можно слышать на мостике любого военного корабля, вышедшего в море, — щелканье репитера гирокомпаса, когда мы поворачивали, тихое бормотание в рулевой рубке, где рулевые и боцман пересказывали бесконечные истории, чтобы скоротать ночную вахту. Изредка звякал звонок радиорубки, когда прилетала шифрованное сообщение. На мостике светились несколько тусклых огоньков: разноцветный набор опознавательных, картушка компаса, тщательно прикрытая лампа над штурманским столиком. Но лишь мостик казался живым, мостик и лениво ворчащие внизу турбины.

Рассвет, который пришел очень поздно, — казалось, день тоже не желает нырять в эту муть — не принес облегчения. Мы с трудом различали воду за бортом. Самое большое, что было видно с мостика, — фигура наблюдателя на носу. И больше ни-че-ro. И не было никаких признаков того, что туман намерен рассеяться.

Но рутина корабельной жизни не прерывалась ни на миг. В 9.30 боцман отсвистал: «Медосмотр». А в 9.33 лекарь согласно традиции приступил к работе, намереваясь закончить все в течение дня, по крайней мере кают-компания на это надеялась. В 9.45 я отправился на полубак в лазарет. Медик ощупывал мне живот, когда мы услышали громкий металлический лязг. Лекарь кисло заметил: «Какой-то растяпа, такой-и-сякой, уронил орудийный замок».

В течение 20 секунд ничего не происходило. Затем мы услышали новый удар, скрежет, а потом последовала целая серия толчков. Корабль подпрыгнул, задрожал и остановился. Машины затихли.

Мы услышали, как на палубе забегали, и сами выскочили из лазарета на полубак. За бортом мы смогли увидеть воду, но судя по водорослям, камням и ракушкам, это было морское дно. Мы сели на мель.

На корабле сразу приняли все необходимые срочные меры. Мы услышали, как боцман высвистывает: «Экипаж шлюпки наверх!» Один из унтер-офицеров уже промерял глубину по носу и по корме.

Меня не было на мостике, когда мы вылетели на мель, поэтому я ничего не могу рассказать об этом. Но мне рассказали, и этот рассказ стал настоящей легендой, что после первого толчка командир приказал: «Обе стоп! Принесите мне Королевский устав и Адмиралтейские инструкции!» Это были библии, которые управляли всей жизнью людей и зверей, находящихся на действительной военной службе Его Величества. Когда я примчался на мостик, оба талмуда покоились на штурманском столике.

Немного позднее я пошел на корму. На квартердеке собралась небольшая толпа, которая о чем-то спорила. Спор был в самом разгаре, и я присоединился к этой группке. Торпедисты и расчет орудия «Y» горячо обсуждали вопрос: на какой же именно континент мы налетели — на Африку или Европу? Если кто-то сомневается, что в тумане не видно совершенно ничего, пусть он послушает это. Большинство стояло за то, что мы «высадились» в Марокко. Бывалые моряки охотно вспоминали местные прелести вроде танца живота. Меньшинство отстаивало испанский вариант. Они сожалели, что симпатичные испанские девушки сейчас не слишком любят англичан.

На воду был спущен вельбот, и суб-лейтенант повел его туда, где лежала невидимая нам земля. Шлюпка сразу пропала, и были слышны только удары весел. Потом мы услышали, что суб-лейтенант что-то кричит, причем подозрительно близко. Вскоре вельбот вернулся, и суб-лейтенант доложил: «Очень похоже на Песчаную бухту, сэр».