Милицейская сага - [9]

Он упивался своей работой и абсолютно не интересовался тем, чем жили другие, - продвижением по службе. От первого же, очень заманчивого предложения перейти с повышением на другую работу, не связанную с расследованием, Тальвинский отказался с таким небрежным равнодушием, что остолбеневшие кадровики от него отступились, лишь потряхивая при встречах многомудрыми своими головами.

По распространившемуся мнению, был он дерзок, резок в суждениях. К тому же без царя в голове: позволял себе игнорировать не только просьбы начальника следственного управления, но и прямые указания генерала. Другого за одно это вышибли бы, что называется, без выходного пособия. Тальвинскому до поры сходило с рук. Но вечно так продолжаться не могло. Многие со злорадством предвкушали момент, когда, наконец, неуправляемый "следопут" перейдет невидимую границу дозволенного.

И - дождались.

Ни с кем так не работалось следователю по особо важным делам Тальвинскому как с начальником горОБХСС Котовцевым и его "летучей" братией. Удивительное чувство единения установилось тогда меж ними. Андрей мог проснуться среди ночи от внезапно пришедшей во сне догадки. Тут же звонил Котовцеву. И тот, едва дождавшись утра, поднимал свои части на проверку новой версии.

Они, вроде взрослые люди, между прочим, члены КПСС со всеми вытекающими последствиями, жили в каком-то странном, заведомо несбыточном нетерпении очистить властные структуры от удушающей их коррупции.

Все обрушилось со смертью Котовцева. Всех разметали. И только Тальвинский, в производстве которого находилось то самое злополучное уголовное дело по горпромторгу, упрямо пытался довести то, что начали они с Котовцевым: уличить в хищениях его руководителей - Слободяна и Панину. Начальник следственного управления Сутырин потребовал прекратить дело как неперспективное, - со смертью Котовцева исчезли улики, что тот собирался передать для приобщения к уголовному делу. Тальвинский по своему обыкновению заартачился. Не помогла даже ссылка на указание из обкома. В тот же день от разгневанного генерала в кадры поступила команда: капитана Тальвинского из органов внутренних дел уволить.

Спас недавнего любимца все тот же Cутырин. Договорившись с Чекиным, он тихонько спрятал Тальвинского в Красногвардейском райотделе - подальше от генеральских глаз.

Внезапное стремительное падение потрясло Андрея. Не столько потерей должности, сколько уязвившей утратой гордого чувства незаменимости.

Здесь, в районе, он оказался в ошеломляющем потоке каждодневно возникающих отовсюду уголовных дел - близнецов. Их требовалось, как на конвейере, быстренько "упаковать" кой-какими доказательствами, отсечь все сомнительные, недоказанные эпизоды и незамедлительно переправить в следующий цех - народный суд, где его так же быстро "обшлепают", наряду с другими. И это не было чьей-то злой волей, а лишь результатом естественного отбора, - у каждого следователя находилось в производстве по двадцать - тридцать дел одновременно. На смену едва сбитой волне накатывался вал новых преступлений, отчасти рожденных паскудных бытом, отчасти - "придуманных" системой.

А потому первенство здесь принадлежало не пытливым исследователям, вытачивающим штучные образцы, а сноровистым мастеровым, вроде Хани. И Андрей предвидел, что может теперь произойти с ним самим: либо надорвется, как призовой рысак, впряженный в водовозку, либо свыкнется и вольется в общий строй не знающих колебаний следователей - мутантов.

Единственным выходом виделось теперь то, о чем прежде и не помышлял, - продвижение по службе. Только оно могло вернуть ощущение независимости и собственной значимости. Но - вот уж два года освобождавшиеся должности, самой природой для него предназначенные, перехватывали другие, более вёрткие. Предложение уходящего на пенсию начальника райотдела занять его место оказалось для Андрей неожиданным. Но и долгожданным. На этот раз "облома" как будто быть не должно. А тогда! - Андрей предвкушающе расцвёл улыбкой, заставив, даже не заметив этого, улыбнуться груженную сумками домохозяйку, на лице которой на мгновение разгладились ранние морщины.

Единственное, что саднило душу Андрея, был - Чекин!

Аркадий Александрович Чекин, легенда следствия. Худощавый, лысая головка огурцом, и маленькие чёрные, неизменно насмешливые глаза на подвижном лице.

Справа от него всегда лежал куцый, помятый и вечно заляпанный закуской лист бумаги с перечнем находящихся в производстве уголовных дел. Дел таких в подразделении редко бывало меньше двух сотен. И, тем не менее, листик поражал своей лаконичностью - номер возбуждённого дела, фамилия следователя и по соседству - фамилия обвиняемого. В разграфке этой не было ни краткой фабулы, ни даты предъявления обвинения и ареста, - ничего, что хоть немного могло освежить память. Все эти данные Чекин накрепко держал в голове и никогда, к чести его, не ошибался. Больше того: раз в десять дней он пролистывал дела, и этого хватало, чтоб каждое прочно оседало в его памяти. Поэтому всякий раз, когда приходил к нему за советом следователь, Чекин, не дожидаясь пространных объяснений, задавал два-три коротких вопроса и, не отрываясь от своей громоздкой, будто раскорячившийся краб, пишущей машинки, надиктовывал план дальнейших действий. А если у кого-то из подчинённых подходили сроки сразу по нескольким делам, он забирал часть из них и заканчивал сам. Иногда доходило до хохмы: уголовное дело лежало в сейфе следователя, а вошедший Чекин клал перед ним обвинительное заключение страниц на десять.