Миледи Ротман - [18]

Но Ротман не собирался потрафлять гостям, считать ребра и зубатиться, ибо здесь, в Слободе, он начал творить из себя нового человека.

— Ваня, не заводись. Так принято на свадьбе. Иль ты позабыл? — горячо причитывала теща. — Пойдем, парень, за стол, не пори горячку.

— Я не буду тебя бить, — сказал Ротман. — Я слабых, пьяных и несчастных не бью. Я добрый. Но вызываю тебя на дуэль.

— Шпаги, рапиры, пистоли? — ухмыльнулся Братилов.

— Я не шучу. — Ротман сказал таким тоном, что Алексей сразу поверил в серьезность намерения. Свадьба закольцовывалась по сценарию невидимого режиссера, и противиться замыслу было бесполезно. А чего? Дурить, так дурить.

— У нас будет три раунда: точность, ловкость и ум. Народ хочет, чтобы я тебе зубы выбил, но вставлять их нынче дорого.

— А хочешь, я тебе глаз на ж… натяну? Я мешки по сто килограмм таскал, мерзлые туши. Поволочи смену-то. Мне лень связываться, а то бы загнул из тебя кренделя, — загорячился Братилов. Осадок от вина в голове был дурной, художника подташнивало; надо было добавить стаканец, но на дороге стоял этот придурок, о коем Братилов знал лишь понаслышке. Надо было драться, а драться не хотелось. — Не хочется руки марать, а то бы я тебя…

Ротман спокойно выслушал, не колыбнув бровью.

— Все? Высказался? Теперь пошли.

Он вроде бы все продумал заранее, хотя затея варилась с панталыку, сгоряча. На дворе Ротман поставил на березовый окомелок пустую бутылку, отмерил двадцать шагов, дал в руки сосновый дрын.

— Бей!

— Жеребью надо метать, — закричали зеваки. Курильщики сбились табунком, забыли о свадьбе. — Без жеребьи нечестно. Как это — бей? А где совесть? Всё по совести надо!

Тут же крутнули монетку, зарыли в снег, затолклись понарошку, случилась куча мала. Смех, грай. Луна вышла, засеребрилась, вспухли снега; на крик в Слободе забрехали собаки, в воинской части тревожно завыла сирена. С трудом наконец разобрались, чей черед.

Братилов, покачиваясь, долго выцеливал смутно зеленеющее стекло: оно пока не двоилось, но зыбко маревило; он жестко метнул биту — мимо. Ротман, широко разоставя ноги, не медлил; пульнул сосновый дрючок — зазвенела разбитая бутылка.

— За первый урок тебе неуд. Спишем, художник, на хмель. Теперь пойдем в дом. Держись, богатырь.

— Еще поерничай. Выбью фиксу…

В горнице было чинно, светло, стол подновлен, поданы свежие рыбные перемены; от пирогов с палтусиной струил прозрачный душистый парок. Все сглатывали слюну, но к еде не приступали, ждали жениха. Хозяйка торчала в дверях кухни, как городовой, выпучив глазенки, строго следила за порядком. В углу на фикусе висели елочные игрушки, похожие на пасхальные писанки, и тонко подгуживали, оттеняя внезапно наступившую тишину. Яша Колесо дребезжащим голосом запел, часто опустошая нос платком:

… Однажды в конце осени

Пришел любви конец,

К ней приехал с ярмарки,

Посватался купец.

Она, моя хорошая,

Забыла про меня,

Забыла и спокинула,

В хоромы жить пошла…

Никто Якову Лукичу не подтягивал, городской романс в этих местах не держался.

— Вот и верь после того бабам. Блажной народ, непостоянный, ёк-макарёк. В грудях ветер, в голове дым. Все сладкого им подай.

— Папа, ну будет плакать, — утешала дочь, уже с неприязнью взглядывая на опухшее, в сизых пятнах лицо отца, на его взлохмаченную головенку, в который раз повторяя словесную карусель. — Ведь не на смерть провожаешь, не в чужие края. Дома остаюся.

Яков Лукич всхлипывал и нудил снова:

— Ну как, доча, не плакать. Израиль-то не ближний конец…

— Дурак, — осекла Миледи. — Будешь талдычить, уйду из-за стола.

Тут-то и появились распалившиеся, разгоряченные улицей, отбившиеся от свадьбы гости. Впереди, победительно вознеся голову, выступал Ротман.

— Ти-ха, всем молчать! — вскричал Вараксин. — У нас дуэль. Вы знаете, что такое дуэль? На победителя, значит, ёшкин корень. До первой крови! Прошу оставаться всем на своих местах согласно стаканам, тарелкам и коклетам. Вперед не забегать.

Вараксин был часовых дел мастером и хорошо знал порядок тонкого механизма: главное — наладить пружину и дать ей толчок, чтобы слепые колесики забегали.

— Какие коклеты? — всполошилась баба Маня, косорото оглядывая стол. Смертная обида отразилась на лице. — Кулебяки вижу, а никаких коклет. Съели без меня?

— Время не терпит. Второй раунд, — объявил Вараксин. — На ловкость. Говорю для тех, кто спать любит.

Ротман поставил на пол спичечный коробок торчком, сухо сказал Братилову:

— Достань зубами, не сгибая ног в коленях…

Гостей из-за стола как ветром сдуло. Есть без конца — дело свинячье: брюху дай отдыха, душе — занятье. Хоть что-то после вспомнишь.

У Братилова мешковатые вельветовые брюки с пузырями на коленях, с залысинами и потертостями. Нагнулся. Длинные светлые волосы свалились на глаза, щеки бурячно налились, побагровела толстая шея… Миледи сбоку смотрела натужившегося напрасно Братилова, и ей было по-бабьи жалко его. Ей вдруг показалось, что отрывает она от сердца родную кровинку и уже больше не видать ее никогда. Патлатый, неухоженный, неприбранный, живущий наодинку мужик не хотел покидать ее сердца…«Ну что ты липнешь ко мне? — вдруг тайно взмолилась она. — Пристал, как репей на собачий хвост. Ну, было, дала послабки, так сейчас-то что нужно у нас в доме? Явился незваный и вот галит, вся свадьба кувырком, людям на смех…»