Милая - [82]

Это стало моим единственным утешением. Миновали годовщина папиной смерти, мой двадцать шестой день рождения и тридцатилетие Уилла. Все эти события прошли для меня незамеченными. Несколько человек в кафе поздравили меня с днем рождения. Марта приготовила для меня запеканку, настояв, чтобы я съела половину у нее на глазах. Дженни испекла торт, а Тайлер устроил в честь моего дня рождения комический слэм на поэтическом вечере. В день рождения Уилла Дженни отпросилась у меня на вечер, но не сказала почему. Впрочем, это было вполне очевидно.

Когда я пыталась сочинять музыку, ноты неизбежно превращались в унылые и монотонные звуки, поэтому я перестала играть на пианино и писать музыку. Все остальные инструменты я засунула подальше в шкафы и купила себе красивый телевизор с плоским экраном. Когда я долго не могла заснуть, я часами смотрела по ночам бессмысленные дерьмовые программы.

Однажды в воскресенье, спустя несколько месяцев после той роковой ночи в Лос-Анджелесе, я проснулась. Была весна, тепло вливалось в окна моей комнаты и дарило мне немного сил, ровно столько, сколько было необходимо, чтобы встать с кровати до полудня. Я не сразу обратила внимание на гору писем, скопившихся на столе. Отхлебывая кофе, я внимательно просмотрела один номер журнала New Yorker, вытащив его из стопки. Я блуждала взглядом по подборке современной беллетристики, в частности, мое внимание привлекли несколько абзацев из романа Лорен Фьюзер-Бил.

Изабель задумчиво смотрела на величественное создание, бродившее по железной крепости. Его пленительная красота заставила ее подойти ближе. Не отрывая от него глаз, она с предельной точностью начала подражать его движениям, расхаживая взад и вперед, протаптывая новую тропу по нетронутой земле со своей стороны решетки. Они пристально смотрели друг на друга полным решимости взглядом. Когда она остановила свой взгляд на звере, у нее сам собой вырвался еле слышный шепот: «Волк, ты прекрасен, я восхищаюсь тобой, потому что ты знаешь, чего хочешь, я завидую тебе, потому что тебя лелеют… ты одинок, потому что сидишь в клетке». Зверь замер. Изабель, как река, вышедшая из берегов, замедлила движение, оценив своего противника. Тревога в его ярко-голубых, как лед, глазах проникла глубоко в ее сознание. Она увидела слабость в величественном и переменчивом видении, что было у нее перед глазами, и одновременно ощутила собственную слабость.

Защищая плоть, все, что у нее было, она отпрянула, внимательно оглядывая то, что ее окружало. Куда пойти, чтобы выйти за пределы собственной клетки? Словно зная ответ, она остановилась и снова принялась шагать по протоптанной тропе, ставшей знакомым и безопасным убежищем, прутья были ее теплым одеялом, а безжалостное животное – защитником.

Раздражающий шепот отражался в проницательном взгляде зверя. «Взад и вперед, прекрасное создание, взад и вперед».

Я задумалась, осмысливая этот отрывок, размышляя о том, говорила ли здесь писательница о себе самой. Было ли это предостережение относительно брака или жизни вообще, а может быть, просто размышления о том, в какие ловушки мы сами себя загоняем, о стенах, которые мы сами воздвигаем, о тюрьмах, в которых чувствуем себя удобно? Была ли я виновата, променяв счастье и свободу на спокойствие, как героиня этой книги? Я размышляла о том, имеет ли что-либо значение в данный момент. Все было в прошлом, теперь у меня не осталось ничего, кроме сожаления, и я была не в силах что-либо изменить.

Просматривая стопку, я наткнулась на поздравительную открытку. На лицевой стороне была репродукция с картины Ван-Гога «Ирисы», а когда я открыла ее, то чуть не задохнулась, узнав почерк Уилла.

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!

НАДЕЮСЬ, У ТЕБЯ ВСЕ ХОРОШО.

С ЛЮБОВЬЮ, УИЛЛ

Он издевался? Он, можно сказать, исчез с лица земли без всяких объяснений, если не считать нескольких слов, нацарапанных на грязной салфетке. Дошло до того, что я вглядывалась в лица бездомных в надежде найти его погрязшим в хмельной печали на углу улицы. Я думала, что только на мне лежит ответственность за гибель великого музыкального таланта, не говоря уже о любви всей моей жизни, и вот он пишет мне, вполне разборчиво, надеясь, что у меня все хорошо, и подписывается: «С любовью». Этого хватило, чтобы снова разбить мне сердце. Я тщательно осмотрела конверт в поисках обратного адреса, но там ничего не было. Сжав зубы и кулаки, я решила, что должна сделать то, чего не делала после смерти Джексона. Натянув спортивные брюки и надев теннисные тапочки, я пустилась бежать. Я бежала до тех пор, пока мои силы не иссякли и я не упала на скамейку над детской площадкой в Томпкинс-сквер-парке.

Мое внимание привлекло знакомое лицо, но мне никак не удавалось припомнить, кто это. Я внимательно разглядывала темные волосы, черные глаза и белую, как алебастр, кожу, совсем как у меня. Это продолжалось до тех пор, пока я не увидела, как она передает бутылку воды маленькому мальчику. Только тогда я поняла – это та женщина, которой я помогла в аэропорту год назад, как раз после смерти моего отца. В тот день я познакомилась с Уиллом, и воспоминание было очень ярким. Я пошла на детскую площадку и села рядом с ней на скамейку. Взглянув на меня, она улыбнулась, но по ее лицу не было заметно, что она узнала меня. Я понимала, что веду себя бесцеремонно, но была заинтригована тем, что снова столкнулась с этой женщиной.