Милая - [78]

Мне кажется, исполняя эту песню, Уилл превратился в уверенного в себе человека, потому что я больше никогда не видела, чтобы он колебался.

– Это Тони, самый талантливый парень из всей компании, – сказал он, выразительно указывая пальцем на ресторан за своей спиной. – Серьезно, когда-нибудь он станет знаменитым, ему нужно только забрать оттуда ударную установку и избавиться от Сониного дерьма.

– Привет, рад познакомиться. – На вид Тони было чуть за двадцать. У него были большие круглые водянистые глаза темно-желтого цвета и лохматые каштановые волосы. Он так невинно улыбался, что был похож на довольного ребенка, даже сейчас, когда стоял на улице и курил, слушая разглагольствования безумца.

Я улыбнулась ему, но перевела внимание на Уилла.

– Мы можем поговорить?

Прежде чем ответить, он секунд двадцать смотрел на меня. Он обладал способностью по прямой линии подключаться к моему сердцу, просто прищурив глаза и пристально смотря на меня. Это производило на меня такое же действие, как поцелуй, превращая меня в желе.

– Малыш, сегодня вечером ничего серьезного, хорошо? Пойдем поедим.

Я фыркнула, но решила, что это, черт побери, лучшая идея, посетившая Уилла за весь день. Не надо на него давить.

Мы сели за барную стойку подальше от Фрэнка Ради и всех остальных людей в костюмах. Соня устроилась у Нейта на коленях через два стула от нас. Когда я увидела, как он засовывает руку ей под платье, я повернулась к ним спиной, сев лицом к Уиллу.

– Как много девушек побывало в твоей постели с тех пор, как ты познакомился со мной?

Он сказал:

– Две, – но показал четыре пальца.

– Что это значит? Ладно уж, расскажи своей девушке. Раз уж мы перескочили через стадию откровений, перейдя непосредственно к сексу после смерти моего пса.

– Нашего пса. Лучше его никого не было, правда?

– Да, Уилл, это был самый лучший пес в мире, и он умер самой лучшей собачьей смертью, но я не хочу говорить об этом, потому что расплачусь, и в любом случае ты не ответил на мой вопрос. Так сколько?

– Я хочу, чтобы ты еще раз назвала себя моей девушкой.

Он был очарователен.

– Давай признавайся.

– Три… ладно, четыре.

– Кто это был?

– Ну, это была Одри… и ее подруга. – Я поперхнулась водкой с содовой и клюквенным соком.

– Русская? В одно и то же время? Вместе с Одри?

– Да, – сказал он, вскинув брови и нахально ухмыляясь.

– А другие две?

– Ты их не знаешь, это девушки, с которыми я познакомился на работе. Наверное, я сделал это назло, когда наткнулся на тебя и банкира. – Улыбаясь, он игриво сложил руки, словно защищаясь. – Что? Мне нечем гордиться. В любом случае я же сказал, ничего серьезного.

– Ты предохранялся?

– Разумеется. – Он произнес это так, словно я задала ему смешной вопрос.

– Уилл, они ведь не я.

– Ты – другое дело.

– Уилл, я принимаю противозачаточные на случай, если ты беспокоишься.

Он пожал плечами.

– Мне это не важно. Я верю тебе. – Я не поняла, что он имеет в виду, но не стала настаивать. Я раздумывала, скажет ли он, что не волнуется о моей беременности, но решила, что Уиллу, сидящему в гастрольном автобусе, меньше всего не хватало бы детского манежа и вопящего младенца.

– Ты не хочешь спросить обо мне?

– Хочу. Я хочу знать о тебе все, но мне плевать, с кем ты спала. Это в прошлом, и я не хочу представлять тебя с кем-то другим. Теперь ты моя. – Он сказал это с полной уверенностью.

В обычной ситуации собственнический инстинкт оттолкнул бы меня. Помню, в старших классах я открыла для себя феминизм. Я упросила своих подруг позволить мне сфотографировать их во всякого рода вычурных позах. Я заставила свою подругу Рути стоять обнаженной, надев на голову сковороду с ручкой, пока я щелкала фотоаппаратом. Через всю фотографию я написала жирным черным маркером: «В задницу кухню», а потом повесила ее на стену во время конкурса талантов, когда играла на пианино песню Пи Джи Харви «Sheela-Na-Gig». После этого все подумали, будто я лесбиянка, тем более что у меня никогда не было бойфренда. Мне это показалось очень стильным, но принесло лишь кучу волнений. Мне пришлось написать объяснение директору на десяти страницах по поводу того, что я не совсем понимала, какие последствия будет иметь фотография обнаженной девушки, на которой написано слово «задница», на стене гимнастического зала. Не стоит говорить, что все было понято извращенно, и репутация Рути была подмочена.

То время я вспоминаю, как период оглушения. Именно тогда я поняла, что желание творить неотделимо от необходимости расплачиваться тем, что тебя не понимают. Вероятно, примерно в то же время я перестала реагировать на то, что Марта назвала бы душеспасительным вздором. Однако я оставалась упертой феминисткой до тех пор, пока мои чувства к Уиллу не взяли верх надо мной. Все, чего мне теперь хотелось, – стирать его нижнее белье и складывать его ровными стопками, благоухающими запахом порошка «Snuggle», и напоминать ему о том, что он любим. Мне хотелось взять сковородку с ручкой, и приготовить еду, и накормить его, как птенца. Мне хотелось принадлежать ему, мне хотелось, чтобы он принадлежал мне. Я бы лелеяла его тело так же, как свое. Я бы питала его сердце, его разум… его душу, и мне хотелось делать все это, выкрикивая: «Что ты теперь скажешь обо мне, Глория Стайнем?