Милая фрекен и господский дом - [3]

К тому же девушка взяла с собой стихи всех национальных поэтов в роскошных переплетах, саги, включая сагу о Стурлунге, много учебников, чтобы не забывать школьной науки, несколько томов романов и драм видных писателей Скандинавии в кожаных переплетах, псалмы, сборники хоралов, проповеди епископа Видалина, которые подарил ей отец при рождении, и толстую библию. Она захватила шесть увеличенных семейных фотографий в больших рамках и свою собственную, снятую, когда ей было двадцать пять лет, да еще портрет национального героя Иона Сигурдссона и народного певца Халлгримюра Льетурссона, картину Бенедикта Грёндаля — цветок табака, на каждом лепестке которого вписаны имена первых поселенцев Исландии, — и, наконец, распятие.

И теперь, готовая к отъезду, фрекен шла по поселку, заходя в каждый дом и прощаясь с жителями. Почти всюду она оставляла как воспоминание о себе маленький подарок. Для нее было настоящей радостью дарить что-нибудь. Одной женщине она преподнесла шаль, другой варежки, третьей — чулки, детям — винные ягоды, старикам — нюхательный табак. Она не забыла и о собаках, прихватив для них рыбьи головы. Все обнимали ее, молили бога охранять ее на долгом пути, помочь на чужбине. Прощаясь, плакали, и слезы эти были искренни и чисты. Девушка была сердечным другом всех нуждающихся. В каждом доме ее угощали кофе, и она нигде не решалась отказаться. В этот день ей пришлось выпить более тридцати чашек кофе и отведать всяких печений, которые выставлялись на стол, порою черствые или недопеченные, с привкусом- плесени или соды.

— Помни же, ты обещала писать ежедневно, — говорила фру Туридур, стоя в палисаднике под полуденным солнцем. — Если ты не будешь писать, нам придется делать различные предположения о причинах молчания. Дорогая, я знаю, что такое заграница и что означает, когда человек не пишет домой.

Раннвейг повторяла свои обещания писать и писать.

— Пожалуйста, передай самый сердечный привет семье Кристенсенов. От моего мужа и меня. Жаль, что нет в живых старика, он так хорошо управлял своим домом. Я, правда, совсем не знаю молодую Кристенсен, но муж ее — весьма приятный человек. Ты нам, конечно, все напишешь о молодой чете, об их доме и расскажешь им, как замечательно мы живем здесь, — это ведь так и есть. Постарайся при случае прислать мне фотографию жены Кристенсена, но так, чтоб никто не знал об этом. Не забудь передать сердечный привет старой Фру.

Хорош был день в конце бабьего лета. Море и луга сверкали на солнце синевой и зеленью; казалось, что осень с ее мглистым небом еще далека. До чего же был красив родной край, когда с ним прощалась эта милая девушка, которая сама в этот день была олицетворением красоты! Когда вечером, возвращаясь домой, она открывала калитку, ее кто-то окликнул. Это был пришедший из фактории старый приказчик Ханс. Она стояла и смотрела, как он приближается к ней, сутулый, худой, с торчавшими из-под кепки седыми волосами. Сюда, в филиал фактории, он попал из главного управления Трифоли, откуда его прислали в числе прочего инвентаря. Когда приближалась осень и рано темнело, он бродил по поселку, заглядывая в окна, за что его и окрестили крысой. Ходили слухи, что у него водятся вши. У фрекен Раннвейг заговорила совесть: как же это она не попрощалась с ним, как со всеми другими! Бедняга, должно быть, очень одинок. А ведь управляющий говорит, что он вполне порядочный человек.

— Ах, милый Ханс, я чуть не забыла попрощаться с тобой! Ужасно, до чего я рассеянна!

Ханс вежливо снял кепку. Что бы о нем ни говорили, но он всегда был услужлив, как настоящий приказчик. Принять его за моряка или крестьянина никак было нельзя. Говорят, что дед его был пастором. В молодости Ханс подорвал свое здоровье пьянством. Правда, сейчас он уже не выпивал и был вполне добропорядочным человеком. Вряд ли он мог бы обидеть даже муху.

Чем ближе подходил он к девушке, тем более ей становилось жаль его. Ботинки у него были рваные, черный костюм из сукна блестел, как зеркало. Цвет лица его свидетельствовал о том, что он питается черным хлебом, галетами, а масла ест мало. Кожа у него была дряблая, изборожденная морщинами.

Но когда он здоровался, можно было заметить, что у него красивые руки, хотя и грязные от прикосновения к товарам, которые он отпускал, к тому же и синие: он не носил зимой варежек. Не беда, пробормотал он, что она забыла попрощаться с ним. Он пытался еще что-то добавить, но ей было трудно понять его, так как он сильно заикался. Мало-помалу выяснилось, что он просит ее купить семян сабадилы, если ей удастся найти их где-либо в аптеке. Он даже написал название на клочке бумаги. Возможно, ей удастся прислать их по почте с первым пароходом. Спешки, правда, особой нет, он, к счастью, не страдает никакой опасной болезнью. Ханс достал кошелек, пытаясь вытащить деньги.

— Нет, дорогой Ханс, не надо, сочтемся, когда я вернусь домой.

Но он ни за что не хотел принимать ни подарка, ни одолжения. Не таков он. Они еще долго уговаривали друг друга, прежде чем она попрощалась, благосклонно улыбнувшись ему.

Так кончился этот чудесный летний день в Вике.