Милая, 18 - [36]

Щенок, конечно, но добрый щенок, который по­может ему управлять его вотчиной.

*  *  *

Кениг провел Пауля Бронского через целую га­лерею смежных комнат в кабинет комиссара Вар­шавы. Рудольф Шрекер сидел за столом. Самодо­вольство придавало ему важный вид. Кряжистый брюнет с типично немецким квадратным лицом. Франц Кениг занял место справа от него.

— Все здесь, — сказал Кениг.

Бронский узнал остальных. Зильберберг — дра­матург. Маринский — раньше ему принадлежала большая часть кожевенных фабрик на Гусиной. Шенфельд — один из самых блестящих евреев-адвокатов Варшавы, бывший член польского парла­мента. Зайдман — инженер. Полковник Вайс — один из очень немногих евреев-офицеров в поль­ской армии. Гольдман — выдающийся музыкант, когда-то учивший Дебору и Рахель. Среди интел­лигентов известен как видный сионист. И, нако­нец, Борис Прессер. Этот казался не на месте в таком, можно сказать, высоком обществе. Тор­говец. Владелец большого магазина. Никогда не участвовал в политической или общественной жиз­ни Варшавы.

Все восемь человек, стоявшие у стола Шрекера, волновались. Комиссар медленно переводил взгляд с одного на другого, изучая каждого и демонстрируя свою власть.

— Поскольку евреи — низшая раса, — начал Шрекер, — мы считаем, что у них должно быть свое управление, не связанное с другими граж­данами, но находящееся в нашем ведении. Вас восьмерых выбрали в исполнительный комитет Ев­рейского Совета. Каждый из вас будет отвечать за свой отдел: один за социальное обеспечение, другой за здравоохранение, третий за трудоустройство и так далее. Который тут Гольдман?

Знаменитый музыкант, идеалист и мечтатель, выступил вперед.

— Будете председателем, Гольдман. Доклады­вать будете непосредственно мне. Остальные бу­дут получать приказы от доктора Кенига.

— Прямо сейчас, — сказал Кениг, — идите в дом №28 по Гжибовской и оборудуйте там кабине­ты. В первую очередь займетесь переписью евре­ев Варшавского округа. Как только закончите перепись, каждый зарегистрированный еврей по­лучит кенкарту[29], на основании которой будут выдаваться продуктовые талоны. Евреи, у кото­рых через три недели не окажется кенкарты, бу­дут приговорены к высшей мере наказания.

— Я хочу, чтобы перепись прошла быстро и чет­ко, — добавил Шрекер, — иначе мы создадим дру­гой Еврейский Совет. О дальнейших распоряжени­ях вам сообщат. Можете идти.

Ошеломленные, они поплелись к дверям, с тру­дом передвигая непослушные ноги.

— И еще, — сказал Шрекер, выходя из-за стола и расправляя плечи, чтобы продемонстрировать свою физическую силу, которая и без того бро­салась в глаза. — В нашем гарнизоне тысячи молодых, здоровых солдат, которым нужны развле­чения. Дайте нам список женщин, которые обес­печат им необходимые услуги. Для начала штук пятьдесят-шестьдесят. Этим повезет: они попа­дут в публичный дом для офицеров.

Восемь человек переглянулись между собой в тщетной надежде, что кто-нибудь из них найдет, что ответить.

— Кто тут Зильберберг? — заглянул Шрекер в список с их фамилиями.

Дрожащий Зильберберг выступил вперед.

— Вы же драматург, должны быть знакомы с акт­рисами.

Хилая грудь Зильберберга сжалась от ужаса. Он глубоко вздохнул и... плюнул на пол. Шрекер подскочил к нему — драматург закрыл глаза в ожидании удара, который пришелся в переносицу. Зильберберг упал, закрыв окровавленное лицо руками. Гольдман тут же опустился на колени рядом с ним.

— Отойдите от него!

— Ну, герр Шрекер, бейте и меня тоже, раз вы такой храбрец! — вызывающе крикнул Гольдман.

Шрекер быстро обернулся и посмотрел на ос­тальных.

— Ты, безрукий, — сказал он, показывая на Вронского, — будешь ответственным за доставку проституток.

— Боюсь, что я не смогу войти в исполнитель­ный комитет на таких условиях, — сказал Врон­ский.

— Мы еще поговорим об этом, когда придет вре­мя, — поспешил вмешаться Кениг, почувствовав, что Шрекер зашел слишком далеко. — Теперь уби­райтесь отсюда, все!

У Шрекера чесались руки избить их всех, но он понял, что Кениг хочет удержать его от не­верного шага. А неверных шагов ему делать не следует. Белый от ярости, он забегал по комна­те после их ухода, изрыгая проклятия и ругань. Наконец он уселся за стол, поклявшись еще по­казать, кто здесь хозяин. Когда он успокоился, Кениг мягко и рассудительно сказал:

— Герр Шрекер, мы задели их самое чувстви­тельное место.

— Но они осмелились мне возражать!

— Не обращайте внимания, герр комиссар. Не нужно давать им повод объединяться. Мы же вы­брали их, чтобы они работали на нас, не так ли?

— Вот им и дали привилегии!

— Верно, — согласился Кениг, — но чтобы они на нас работали, им нужно занимать какое-то по­ложение среди евреев, иметь определенный вес. Если мы заставим их делать что-нибудь, что уро­нит их престиж в глазах остальных евреев, они просто не смогут на нас работать.

Шрекер задумался. Да, он дал маху. Ведь в его интересах создать эту власть, зачем же ее раз­рушать? А Кениг хитер. Интеллигенты, они раз­бираются во всяких тонкостях. Нужно держать Кенига под рукой, чтоб не наделать ошибок.

— Есть и другие способы раздобыть женщин для публичных домов, — продолжал Кениг. — Я пред­лагаю пока не вмешиваться в дела Еврейского Совета. Тогда остальные подумают, будто они что-то значат.