Милая, 18 - [35]

доктор Кениг” и выражайте мне зна­ки почтения, положенные вышестоящему лицу.

— Времена действительно изменились, — отве­тил Пауль и пошел к двери, но Кениг его оклик­нул:

— Вот еще что, Бронский, отныне Жолибож пред­назначается исключительно для немецких офице­ров и должностных лиц. Евреям там жить запре­щено. Дней через десять я перееду в ваш дом; вам дается это время на устройство. Прежде чем вы начнете ахать и охать, добавлю, что, только помятуя о наших прошлых отношениях, я заплачу вам приличную сумму, а прочие евреи Жолибожа вообще ничего не получат.

Бронскому стало дурно. Он прислонился к две­ри, но быстро пришел в себя и сумел открыть ее.

Глава вторая

Из дневника

Варшава пестрит немецкими мундирами всех цве­тов. Нужно иметь табель о рангах, чтобы разоб­раться, кто кому подчиняется. Самая нарядная форма, пожалуй, у нового комиссара Рудольфа Шрекера. Мы о нем ничего не знаем, но ясно, что он прибыл сюда отнюдь не завоевывать наше расположение. Комитет общины, наш, можно ска­зать, религиозно-правительственный орган, рас­пущен, и создан новый Еврейский Совет. Эммануил Гольдман, музыкант и настоящий сионист, попросил меня войти в исполнительный комитет. Я отказался, потому что этот Еврейский Совет мне как-то подозрителен.

Александр Брандель

*  *  *

Рудольф Шрекер, новый комиссар Варшавы, был родом из маленького баварского городка. Ему вовсе не хотелось провести всю жизнь за сапож­ным верстаком, как его отец, дед и прадед. Да и неизвестно, получился ли бы из него хороший сапожник, — способностями он не отличался. Со­вершеннолетия он достиг в послевоенной Герма­нии, горько разочарованной своим поражением, потерявшей направление и цель. Это было время недовольства, и он был одним из недовольных и вся его энергия уходила на проклятия миру, ко­торого он не мог понять и к которому не умел приспособиться. Он влачил жалкое существова­ние, имея за плечами два развода, четырех детей, долги и постоянные запои.

В двадцатые годы Бавария зашумела, и этот шум отозвался музыкой в сердце Рудольфа Шрекера и ему подобных. Им предлагали занять в жизни такое положение, которого они никогда не добились бы сами. Шрекеру очень импонировало объяснение, которое теперь давалось всем его неудачам. Оказывается, он вовсе не был ни в чем виноват, он просто жертва всемирного заго­вора против его народа. Шрекер тут же стал на­цистом.

Ни новое положение, ни коричневая форма, ни красивый знак отличия, ни человек, оказавшийся ”спасителем” Германии, не требовали от него, чтобы он прокладывал себе дорогу трудом, учением или умом. Потребуйся эти добродетели, все шрекеры остались бы прозябать в безвестности, и голос нацизма не звучал бы так победно, не отзывался бы сладкой музыкой в сердце Рудольфа. Но от него требовалась только грубая си­ла, та самая, которую он пускал в ход, избивая своих жен. При всей своей незначительности он сумел понять, что нацисты — его единственная надежда на успех в жизни. Инстинктивно он уло­вил главное правило: слепо подчиняться. Сила и дисциплина — это немецкая традиция, он это по­нимал. Пьянице, избивавшему женщин, ему было не трудно отказаться от моральных устоев, ведь их у него и не было.

Единственное, чего по-настоящему хотел Ру­дольф Шрекер, — стать важной шишкой, и Гитлер дал ему такую возможность.

Из хулиганов и бездельников нацисты сделали героев; за это хулиганы и бездельники подчиня­лись им беспрекословно. Когда Шрекеру приказы­вали разрушить синагогу или убить противника партии, у него не возникало ни сомнений, ни угрызений совести.

И нацисты выполнили то, что обещал Гитлер: Германия стала сильной и опасной страной, а шрекеры получили вознаграждение. Рудольф слу­жил им верой и правдой около двадцати лет, за что и был назначен комиссаром Варшавы.

Это была высокая должность для человека, ко­торый умел только слепо выполнять приказы. Ко­нечно, Шрекер не был гигантом мысли и приказы в основном поступали из Берлина, Кракова или Люблина, где сидело начальство. Но все-таки тут требовалась административная ловкость, ини­циатива, авторитет, которых Шрекер за собой не знал. Поэтому он не хотел ударить лицом в грязь, чуя, что в случае успеха в Варшаве пойдет да­леко. Шрекер вообще многому научился в нацис­тской партии. Одна из простейших аксиом гласи­ла: интеллигенты — люди слабые. Они ратуют за благородные идеи, которые ему чужды. Они защи­щают идеалы, но умереть за них, как он за на­цизм, не готовы. Эти так называемые мыслители —  полная противоположность тем, за кого они себя выдают. Они просто болтуны. Трусы. И он, Шрекер, может ими править, потому что может их запугать. Сопротивляться они не станут. Более того, их можно заставить делать за него то, че­го не умеет делать он сам.

Сразу же по прибытии в Варшаву он просмотрел списки этнических немцев, поддерживавших Гер­манию. Доктор Франц Кениг. Прекрасно. Еще не стар, физически слаб, преданность свою дока­зал, доктор наук, профессор, широко образован, любитель классики и философии — словом, пол­ностью управляемый интеллигент. Рудольф Шрекер дал доктору Францу Кенигу мундир, звание и почти неограниченные полномочия.