Милая, 18 - [147]

. В жизни не видел такого морального подъема, никогда так не гордился тем, что я еврей. Вечером мы распрямляемся, как свободные люди. Поем и танцуем, высмеиваем наш голод и наш страх. Удивительно, просто непостижимо, как безнадежное дело может вселять такое воодушевление, какого я еще никогда не испытывал. 

Александр Брандель.

Глава семнадцатая

Шимон Эден был расстроен. Прошла уже неделя, а его армия все еще оставалась в резерве и рвалась в бой. Шимон, который прежде боялся брать на себя командование, сотни раз уже действовал решительно в сложные моменты. Если же он не был вполне уверен в правильности своего решения, то вел бойцов в атаку сам. Он стал образцовым вождем.

В конце недели потребовалось подвести итоги. Больше такую роскошь, как массированный огонь, уже нельзя было себе позволить, а это значило, что немцы могут без особого труда отрезать окруженные районы. Так как дольше защищать гражданское население в южной части не представлялось возможным, Шимон отдал приказ Роделю уйти с занимаемых позиций — оставаться на них означало бессмысленное самоубийство — и отвести свои части в центр.

Вольф получил приказ уничтожить телефонную линию между Милой, 18 и францисканским бункером, несмотря на то, что в дневное время связным часами приходилось добираться до соседнего квартала. Уж слишком велик был риск, что немцы обнаружат телефонную линию, а по ней и бункеры.

Новый постоянно действующий приказ гласил, что бойцы должны по ночам уносить из обнаруженных днем бункеров продукты и воду.

Шимону помогала темнота — ночью он был тут хозяином. Помогало то, что немцы больше не вводили в гетто танки и минометы. И помогал Андрей Андровский, его рабочая лошадь, его несравненный солдат. В присутствии Андрея он почти всегда был спокоен.

Шимон работал все ночи напролет, научившись спать урывками. Родель пришел на Милую, 18, на первый этаж, где, спасаясь от жары в бункере, проводил ночи Шимон, и доложил, что все его бойцы переведены в центр.

— Прекрасно. Поспите немного, — сказал Шимон, — сейчас четыре часа ночи.

— Мне нужно с вами поговорить. До меня дошли слухи, что Самсон Бен-Горин выводит своих ревизионистов из гетто.

— Это правда, — подтвердил Шимон, — я сейчас иду к нему.

— Возьмите меня с собой.

— Зачем? Ведь вы с ним уже пять лет как не разговариваете?

— Они не имеют права уходить! — закричал Родель.

Иной реакции Шимон и не ожидал от вспыльчивого коммуниста.

— Ревизионисты не обязаны подчиняться нашему командованию, — мягко ответил он.

— А долг?

— В чем их долг, Родель? Пасть смертью храбрых? Дрались они как следует. Все мы выполнили принятое решение. Защищать гражданское население мы больше не в состоянии, и вы это знаете.

— Но каждый день, пока мы не сдаемся, умножает нашу славу. С ревизионистами мы могли бы выиграть время. День... два...

Шимон не знал, что возразить.

— Я много думал об этом. Есть черта, за которой долг человека — выжить, а не умереть. Один подходит к этой черте в одно время, другой — в другое. Я не могу приказывать там, где человек должен выбирать сам.

— Прекрасно, но зачем же им потворствовать? Подумайте хорошенько, Шимон. Вы создаете опасный прецедент. Другие тоже могут захотеть уйти.

— Да... я знаю...

* * *

Встреча с Самсоном Бен-Горином состоялась в отсеке на Наливках, 37 при свете фонаря. До рассвета оставалось два часа. Всегда ухоженная борода Самсона теперь была растрепана и на исхудавшем лице стала заметнее усталость.

— Принесли план канализационной системы?

Шимон выложил план на стол.

— Вы все еще намерены провести эту операцию до рассвета?

— Да. До Вислы добраться — немногим более часа, а там нас будет ждать баржа.

— Я не хочу вмешиваться, но по главной линии вы приведете своих людей прямо под центр Варшавы, это опасно. Настоятельно советую уходить по маленьким пересекающим линиям, вот здесь, здесь, здесь, — показал Шимон по плану-карте, — тогда вы выйдете в нескольких километрах севернее Жолибожа.

— Сейчас уже поздно менять решение. Нас будут ждать.

— Отложите операцию на день, свяжитесь заново с людьми и уходите более безопасным путем.

Самсон хмыкнул и вскочил со стула. Он тоже думал о более безопасном пути, но в таком случае он проигрывал целые сутки.

— Уж очень рискованно оставаться, — сказал он, — вряд ли мы можем продержаться еще один день.

— Есть у вас компас? — Шимон ничем не выдал, насколько он потрясен.

— Да.

— Тут почти прямая дорога, — продолжал Шимон, водя карандашом по карте. — Здесь смотрите в оба: тут колючая проволока. Сточные воды здесь поднимаются не так уж высоко. Держитесь за руки, старайтесь не разговаривать, берегите огонь.

Самсон Бен-Горин несколько минут рассматривал карту, потом сложил ее и спрятал в нагрудный карман.

— Мне нужно возвращаться к себе в бункер, — сказал Шимон, вставая. — Через десять минут у нас заседание совета. Наши немецкие ^”друзья” ввели в действие еще один артиллерийский батальон.

— Спасибо за все. Послушайте, Шимон, я хочу, чтобы вы знали, что решение уходить не мое, а общее.

— Не нужно ничего объяснять.

— Это не то, что мы убегаем...

— Никто вас в этом и не обвиняет.

— Шимон, когда гетто поднялось, нас было в Варшаве пятьсот человек. Теперь осталось пятьдесят два. И еще я хочу, чтобы вы знали, что я лично голосовал за то, чтобы не уходить. Но... как командир я обязан вывести их в леса.