Милая, 18 - [141]

Штутце сделалось нехорошо. Даже за звание оберштурмбанфюрера он не хотел входить в гетто первым и уже давно обдумывал, как бы устроить себе перевод в один из лагерей смерти. Он снова щелкнул каблуками, поклонился Функу и, вытянувшись по стойке смирно, выпалил: ”Рад стараться!”

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Функ.

Все повскакали с мест, и стены дрогнули от ответного ”Хайль Гитлер!”

Преисполнившись величием момента, несколько офицеров вдохновенно затянули ”Хорста Весселя”.

* * *

— Алло, Иерусалим. Говорит Толстой из Беер-Шевы.

— Атлас из Иерусалима слушает. Что у тебя, Толстой?

— В нашем секторе отключили воду и электричество.

— Такое же сообщение мы получили из Хайфы. Ждем ангела из Ханаанской земли с полным отчетом. Пусть ваши ангелы передадут сигнал воздушной тревоги.

— Шалом и... гут йонтеф[71].

— И вам того же.

Шимон повесил трубку. Странно, подумал он, Родель — коммунист и отъявленный безбожник — пожелал ему доброго праздника по случаю праздника Песах[72].

— У Роделя тоже отключили воду и свет, — обернулся он к Андрею, Толеку и Алексу. — Он нас поздравил с праздником Песах... Толек, посылай связных объявлять воздушную тревогу.

Настроение стало подавленным. В последнюю минуту решили принять еще сорок детей, а это уже был предел вместимости бункера. Воздуха едва хватало даже на двести пятьдесят человек, а теперь и вовсе нечем было дышать. В отсеках не повернуться. Коридоры забиты почти голыми людьми, они обливаются потом, хватают воздух открытыми ртами, свечи едва горят из-за нехватки кислорода.

— Песах, — горько усмехнулся Андрей, — праздник освобождения. Злая шутка.

— Где Моисей, чтобы провести нас через Красное море, а фараоновы полчища потопить? — горько спросил Шимон. — А из огненных столпов горят лишь те, на которых нас сожгут.

— Ладно, — сказал Андрей, — седер устраивать все равно надо.

— Лучшего времени для укрепления веры, чем сегодня вечером, и быть не может, — подтвердил Александр Брандель.

— Вы, евреи, меня изумляете, — признался Крис. — В аду, на пороге гибели, вы продолжаете благодарить за освобождение!

— А разве человек не сильнее стремится к свободе, когда он ее лишен? И разве не сегодня тот вечер, когда у человека обновляется вера? — ответил Брандель.

— Полно тебе, Алекс, — Крис начал его поддразнивать. — Чья вера? У тебя, Андрея, Шимона, да и у всех почти здесь она всегда была. А теперь и Родель-коммунист вас поздравляет. Интересно, к какому течению иудаизма он принадлежит?

— В чем-то ты прав, Крис. И, конечно, очень странно, что мы, жившие не как евреи, умереть хотим, как евреи.

— Как бы то ни было, — сказал Шимон, — мы знаем одно: седер должен быть.

Пасхальный вечер. Седер. Чтение аггады — сказаний, древних, как сама история. Освобождение из египетского рабства.

В перекрестке между двумя проходами под Милой, 18 поставили скамейку, на нее два подсвечника, которые Морицу Кацу удалось сохранить. Рядом — какое-то бутафорское подобие традиционных блюд. Александр пробрался через столпившихся людей к отсеку рабби Соломона.

— Мы готовы к седеру, — сказал он и помог старику подняться.

Старик уже давно ничего не видел, кроме смутных очертаний, и читать не мог, но голос у него был чистый, и аггаду он знал наизусть. Его подвели к скамейке и усадили на подушку, потому что подушка — символ свободного человека, который на празднике может возлежать. Из отсеков ^,,Аушвиц”, ”Белжец”, ”Хелмно”, ”Майданек”, ”Треблинка”, ”Собибор” вышли бойцы: дети затаили дыхание, чтоб было слышно.

Посреди скамейки поставили серебряный кубок для пророка Элияху[73]. Старческими руками Соломон нащупал и поднял кубок, но он был пуст, потому что вина в гетто не было.

— Может быть, — сказал он, — таким способом нам подается весть, что Израиль возродится. Может, Элияху уже приходил и выпил вино.

Кто-то зарыдал, и его рыдания слились с другими...

— Ученый человек идет по лабиринту в поисках места под названием ”истина”. Трудные задачи ставят перед нами Тора, Талмуд, Мидраш, Мишна. И удивительней всего, что правильное решение приходит к нам, когда мы меньше всего его ожидаем.

— Мама... мама, — заплакал ребенок.

Кто-то начал молиться, его примеру последовали и другие.

— Почему мы здесь? — возвысил голос старик. — Что Бог нам хочет сказать? Почему, когда всех моих собратьев раввинов уже нет, я еще остался? Какой в этом знак?

Александр Брандель ни разу не слышал от рабби Соломона таких возвышенных речей. Что это с ним?

— Вспомним историю нашего народа! — уже кричал рабби Соломон. — Вспомним Бетар и Масаду, вспомним Маккавеев[74] и Шимона Бар-Кохбу! Нет на земле народа, который столько раз, сколько мы, сражался бы за свободу. Сегодня мы накануне новой битвы. Простите старика за то, что он прежде велел вам не браться за оружие, ибо теперь он понял, что самое истинное послушание Богу — восстать против палачей!

Бункер был словно наэлектризован. Старый рабби Соломон нашел великую разгадку жизни: послушание Богу есть борьба с палачами!

— Сегодня Элияху выпил вино. Израиль грядет! — сказал рабби, подняв старческой рукой кубок пророка Элияху, и запел древнюю молитву.

Бункер вздрогнул. Наступила полная тишина.