Миксы - [32]

Ручки ещё раз припечатали Красную Шапочку, малыш доверительно наклонился вперёд и сказал:

– Габа. Бгаба.

И Валерик вдруг понял, что впервые за шесть месяцев смотрит этому человеку в глаза. Малыш всегда копошился где-то возле. Или сидел в коляске перед. Или в стульчике сбоку. Если Валерику приходилось переодевать его, Валерик смотрел на одежду или на испачканную попку. Если приходилось укачивать на руках, то смотреть хотелось куда-то вдаль: наклонённая вниз, шея быстро затекала.

И ещё – Валерик понял только сейчас – он никогда не называл малыша по имени. Никогда даже не думал о нём как о Валере. Это был малыш, ребёнок, некто без имени, принадлежности, характера, чувств. Кто-то важный Лере, более ничего.

Но вот же он сидел с мечтательным видом, которого не может быть у того, кто не чувствует и не думает. Он смотрел большими ясными глазищами и, казалось, звал поговорить о чём-нибудь. Звал так ясно и определённо, что Валерик неожиданно для себя начал:

– Ва... Ва...

И понял, что не может выговорить общее для всех имя по отношению к совершенно отдельному малышу.

– Ну и что мы будем делать? – спросил Валерик.

– Ньдя-я, – ответил малыш, и слюна густой струйкой потекла по его подбородку.

– Не знаешь... – кивнул головой Валерик и салфеткой вытер племяннику рот.

– Ньдя-я, – снова сказал малыш и засмеялся.

– Хочешь быть Валерой?

– Бгымбга! – и Красная Шапочка снова получила по шапке раскрытой ладонью.

– Ясное дело, нет, – и Валерик прижался к решётке так, что почувствовал, как прутья отпечатываются у него на лице, обещая длинные, припухшие по краям красные метины. – А кем ты хочешь быть?

Малыш то ли устал, то ли ждал ответа от взрослого, то ли просто изучал изменившееся, странно сплюснутое прутьями лицо, но молчал.

– Даня, – сказал Валерик и отодвинулся от кроватки, словно желая окинуть малыша взором и определить, идёт ли ему имя. – Даня?

– Гаа-бум! – и Даня чихнул. Слюни полетели во все стороны и усеяли Красношапочкино лицо мелкими брызгами, словно слезами.

Валерик взялся за салфетки и принялся вытирать блестящий картон, приговаривая:

– Ничего, сейчас вытрем. А сама виновата, да, Дань? Нечего в лес ходить, где волки. Не будет в лес ходить – и плакать не будет. Га-бум?

– Гымга!

Они проговорили так ещё около часа, хотя Лера велела им ложиться сразу. Наконец Даня стал сонно подхныкивать, и Валерик, убрав из кроватки игрушки и книжки, подхватил его на руки.

Малыш уснул на удивление быстро и крепко. Валерик, приготовившийся укладывать долго, даже растерялся. Он послонялся по дому, заварил себе чаю и выпил его вприкуску с каким-то отечественным фильмом. Телевизор он включил совсем тихо, и фильм оттого смотрелся вполне терпимо, хотя чувствовалось, что играют плохо.

Потом захотелось в туалет, и Валерик вышел на крыльцо. Леры не было видно, а он не знал, как отойти от спящего ребёнка: уже стемнело, в траве стрекотала всякая ночная мелочь, хрипела в морковной грядке медведка и ветерок слегка шумел ветвями, так что Валерику в этом шуме чудились крадущиеся шаги бомжа.

Он всё же не выдержал, проверил задвижки на окнах, запер двери на ключ и помчался в конец огорода, громко топая по бетонным плиткам тропинки: всю жизнь, с самого детства, Валерик боялся раздавить лягушку и потому шумел, когда шёл огородом в темноте.

В узком стандартном скворечнике гулко зажжужжала, ударяясь о стекло, разбуженная муха. Вторая вылетела из дыры над ведром и неприятно ударила Валерика в голый зад, так что он вздрогнул, как от резиновой пули. Сидя в скворечнике, он всё время пытался наклониться так, чтобы видеть сквозь щели между досками дом, но это было жутко неудобно.

Обратно Валерик почти бежал, застёгиваясь на ходу. Сердце колотилось так, что ему казалось, лягушки должны разбегаться только от этого стука.

Даня был на месте, а Леры всё ещё не было.

Валерик принялся ходить от ребёнка к воротам, от ворот к ребёнку. Он прислушивался к звукам лагеря, но там было темно и тихо, и вспомнилось, что Лера не взяла с собой фонарик. И мобильный телефон. У неё были такие тесные шорты, что он просто не поместился бы в карманах.

Спустя полчаса Даня начал покрёхтывать, и Валерик забеспокоился ещё больше: казалось, ребёнок собирается проснуться и поесть. Лера нужна была срочно. Валерик стоял у кроватки, тихонько шептал "а-а-а" и нервно поглядывал в окно, из которого был виден только малинник и кусочек соседнего участка, и совсем не видны были ворота.

Даня проснулся и расплакался. Валерик подхватил его на руки и начал укачивать. Малыш замолкал, но ненадолго: тыкался носом в Валериково плечо, ожесточённо бил по его груди кулачком и снова начинал хныкать.

Валерик включил неяркую бра, достал игрушки, попытался отвлечь, но всё было напрасно: Даня был очень голоден.

И тут пришла Лера.

Он так был занят плачущим ребёнком, что не заметил сначала её появления и вздрогнул, когда она сказала:

– Опять все окна позакрывал! Душегубщик.

Слова, вылетавшие из её рта, были смазанными, нечёткими, будто смятыми, как газетная страница.

Валерик обернулся: Лера стояла в дверях и слегка пошатывалась, ухватившись рукой за дверной косяк.