Микрошечка - [16]

Должен ли мой мир повторять Его мир, принятый за реальность? (При этом максимальна иллюзия нашего сосуществования в одном мире) Или надо постоянно напоминать себе, что наши миры на самом деле различны, чтобы не зарываться в иллюзиях?

Я подошла к дому, так и не решив этой дилеммы. Вошла, достала вазу, налила воды, поставила букет и отнесла его в спальню на тумбочку у Его кровати. Мой Зевс еще спал. И его «сонливость» еще одно свидетельство различия наших миров.

Косые лучи утреннего солнца просвечивали сквозь его обнаженное тело, и оно светилось, словно было одной с ним субстанцией. Между прочим, весьма высокохудожественное зрелище. Хотя с непривычки — мороз по коже.

Я подошла к компьютеру и перевела свой мир на «реальность». Бедная природа! Надеюсь, она меня поймет и простит.

А цветы не исчезли. Они уже стали частью реальности.

Из всей этой истории стало очевидно одно: наши миры должны быть такими, чтобы как можно меньше травмировать живущих в разных мирах. То есть, это мой мир должен быть таким.

* * *

Наверное как предмет научных исследований я должна была бы вести хронику своего уменьшения со скрупулезной дотошностью: час за часом, день за днем. Но поскольку исследуются не только мои габариты (за ними следят приборы), а и психические изменения, я обязана, по мере своих возможностей, углубляться и в состояние своей психики. А эти экскурсы никак не совмещаются с реальным временем… К тому же, если психика стабильна изо дня в день, зачем как магнитофону писать одно и то же. Поворотные точки, вехи на пути — вот что требуется от меня. И достоверность. На том и стоим.

Это я оправдываюсь за временные пробелы в своем повествовании и вызванные ими сюжетные лакуны. Заинтересованный Читатель может посетовать на то, что я опустила «пробуждение Зевса», его реакцию на букет и соответствующие «оргвыводы». Предоставляю Читателю поставить себя на место Зевса. А я, если потеряю бдительность, может быть, где-нибудь между строк и проговорюсь о том, как было на самом деле. Но сейчас не хочу. И это тоже штрих к моему автопортрету…

А «оргвыводов» не было. Мы с удовольствием вместе работали, как прежде, но больше это не «обмывали». Будни… Букет, конечно, завял вскоре. Но я регулярно его обновляла, насилуя свою несчастную природу. И Зевс понимал меня без слов.

Спали мы вместе. Я не могла лишить его этой иллюзии. Он вел себя достойно. Хотя в подобной ситуации очень сложно определить, что значит «достойно». Скажем так: он был терпелив, нежен и корректен. И ему не понадобилось растолковывать символическое значение букета…

Я понимала, что веду себя, как дура. Но по-другому не могла. Наверное, срабатывал инстинкт сохранения чего-то, что трудно сформулировать при моих убогих литературных способностях. Перед Вами не повесть, а история болезни.

Однако достаточно реверансов. К делу!..

Динамику моего уменьшения проследить оказалось совсем просто. Даже без подсказки чутких приборов. «Радужка» на стеклянной стене с каждым днем становилась все выше. В этом переходном пространстве между мирами не было никаких иллюзий, голограмм, фантограмм и прочих ухищрений для самообмана.

И когда «радужка» оказалась на уровне моих глаз и, не мигая, заглянула куда-то вглубь меня, я поняла, что опять пора. Скоро я не смогу дотянуться до нее и тогда… А что тогда? Тогда мне придется уменьшаться в этом закутке между мирами до тех пор, пока разрешающая способность техники не окажется бессильной поддерживать иллюзию моего существования. И блестящий эксперимент моего любимого гения закончится.

Но я думала не только о нем. Мне тоже было любопытно, что же дальше? Где предел?..

Из очередного ночного путешествия по временам года я принесла осенний букет. Желтые и красные листья, сухие колосья и травы. Проснувшись, мой грустный Зевс вопросительно посмотрел на меня. Конечно, мне было его жаль, но не думаю, что я слишком замучила его. Мое пребывание в этом мире длилось не более двух недель. В нашем возрасте нормальны перерывы и подольше. Другое дело, что это были не обычные недели, а одни из последних наших недель.

— Не кажется ли тебе, что мы слишком эгоистичны? — ответила я вопросом на его взгляд.

— Что ты имеешь в виду? — пожал он плечами, спустив ноги на пол и обмотавшись простыней на греко-римский манер. И действительно, стал очень похож на неумытого спросонья Зевса.

— Нашего сына, — объяснила я.

— Мы же от него не отворачивались!

— Ты уверен? Особенно, в последние месяцы…

— Но мы не запрещаем ему приезжать. Сам не хочет.

— Не запрещаем, но и не зовем… Ты уверен, что он не догадывается о происходящем?

— Нет, не уверен…

— А если так, то, скорей всего, он сейчас прислушивается не к голосу сердца, а к тем общепринятым этическим нормам, которые запрещают детям присутствовать при уменьшении родителей.

— Не запрещают, а не рекомендуют… Бывают случаи, когда больше некому присутствовать или нет возможности не присутствовать, — уточнил мой аккуратный и добавил: — И, мне кажется, эти нормы не совсем лишены смысла.

— Возможно, — ответила я, сомневаясь. — Только почему-то меня до сих пор мучает совесть оттого, что я не была рядом с мамой. Обманывала сама себя, будто не знаю, что происходит.