Микита Братусь - [3]

Тогда уже решил: дождусь своего лимона, первое кружальце ей поднесу, Лидии Тарасовне, за прогрессивность ее натуры.

— Так, девчата?

— Что так, Микита Иванович? Вы яснее формулируйтесь.

— Когда, говорю, снимем свой лимон-первенец, то первое кружальце Лидии Тарасовне — на пробу.

— Верно! Ей!

— Опять наши умы сходятся.

— А Зюзю дадите?

Гм… Зюзю…

— Пускай Зюзь выписывает себе законным путем, по накладной. Устава мы придерживаемся и разбазаривать не будем…

Так вот, открыли мы все траншеи, садимся завтракать. Девчата расцвели, раскраснелись после работы. Приметные они у меня! И сейчас приметные, а еще больше летом, когда собираем фрукты… Хлопцы-горняки из соседнего Краснознаменного рудника как-то хвалились мне, что девчат из моей садовой бригады они даже на расстоянии чуют, даже если в клубе свет погаснет.

— Как же это вам удается? — заинтересовался я.

— Уж мы знаем как, Микита Иванович! В августе каждая из ваших девчат яблоками ранетами пахнет!..

Ишь, какой тонкий, какой развитой нюх у молодых горняков. А я уже не слышу. Правда, может потому, что и сам яблоками пропах; как-то говорила мне об этом Оришка (она у меня круглый год теплым коровьим молоком пахнет).

Угощают меня девчата пирожками, подкатываются ко мне и так и сяк.

— И чего вы, неугомонные, до старика вяжетесь?

— Что вы, Микита Иванович! Какой вы старик? Вы еще без лестницы на хату взберетесь!

— Смотря на какую хату. При теперешней архитектуре… не берусь.

Просят, чтоб я сочинил им что-нибудь на открытие весны.

— Что же я вам сочиню?

— Ну, как были вы молодым…

Ах, сороки, ах, белобоки!

— Ну вот, хотите — верьте, девчата, хотите — нет…

И я рассказываю им чистую правду, как был я молодым и была у деда моего шелковица, одна-одинешенькая на весь двор. Теперь я догадываюсь, что это была не шелковица, а бесплодный шелкун, — дерево не родило вовсе. А нам, всему братусевскому выводку, страсть как хотелось, чтоб оно родило!

Каждую зиму, в ночь под новый год, выходил дед наш Калина босиком во двор и грозил дереву топором:

— Роди, а то срублю!

И все мы надеялись вместе с дедом, что дерево напугается и будущим летом родит.

Приходило лето, а дерево, как и прежде, ничего нам не родило.

Девчата не верят, смеются. А мне чего смеяться? Я не смеюсь, я выложил им чистую правду.

— Нет, вы у нас, Микита Иванович, просто народный артист!

II

Этот сад можно считать живой летописью нашей артели. Поглядите на него. Думаете, спокон веку стояли тут кварталы шафранов и симиренков, кальвилей и ранетов золотых? Думаете, всегда вот так победно, шумели здесь эти ветроломы из яворов и высоких пирамидальных тополей? И следу их не было.

На краю села, в объятиях днепровских рукавов, лежал голый, гористый остров. И вода была рядом, а ничто на острове не родило, кроме черных колючек-якорцев. С весны, бывало, еще так-сяк, до июня скот побродит, а потом, как налетят из степи горячие суховеи, все повыгорает дотла. Не раз я посматривал на наш остров: гуляет понапрасну, из года в год пустошью желтеет за плавнями. Пески, аравийская пустыня! Да что я мог тогда сделать, даже со своей Оришкой в супряге?

В год великого перелома, когда мы создавались, я сказал себе:

— Пришел, Микита, твой час. Отныне будет тебе где развернуться и с кем осуществить твои давние замыслы. Теперь ты не один, теперь ты, человече, и горы сдвинешь.

Меня уже и тогда интересовали вопросы поднятия морозостойкости растений и ликвидации периодичности плодоношения. Я уже и тогда пробовал выкидывать разные штучки с природой, пытался кое-что скрещивать, используя для этого наши местные, народные сорта. К тому времени мою черешню «Пионерка» знал чуть не весь украинский юг. Отовсюду шли ко мне за саженцами «Пионерки»; что имел, раздавал, — хотелось, чтоб везде росло и утверждалось.

Да ведь теснота, негде было размахнуться! Усадьба моя была такая, что если бы легла Оришка поперек, то ноги бы протянула в соседский огород. И питомник у меня соответствовал тем возможностям: прижался к хате — ладонью накроешь. А люди идут — дай, дай… Я рад бы, да разве на всех напасешься?

Помню, попробовал как-то и травополку проверить на своем огороде, так Оришка чуть не побила.

— Хочешь, чтоб я твою люцерну в борщ крошила?

С колхозом пошли другие дела. Предложил я разбить большой колхозный сад мичуринского образца. Карпо Васильевич Лысогор, он сейчас работает директором Солончаковской МТС, был тогда у нас секретарем партийной ячейки, — спасибо ему, твердо поддержал мою идею:

— Заложим!

Но где закладывать? Полевой земли жаль…

— На неудобье!

Идем мы втроем в разведку на остров: Лысогор, я — Микита Братусь, и Логвин Потапович Мелешко, наш теперешний голова (он у нас головует с самого начала нашей эры).

Идут три зачинателя, колючие якорцы с песком лезут в раззявленные башмаки Микиты, а вокруг молочай желтеет, чертополох стоит, будто черкесы в мохнатых папахах. Зеленые ящерки, желтобрюхи, гадюки свистят из-под ног. Развелось нечисти, расплодилось, как в ноевом ковчеге!

Остановились, осматриваем ковчег. Дают себя знать агрессивные восточные суховеи, уже подбираются к нам, обжигают наш, зеленый при дедах, остров, превращают в бурую, гиблую пустыню…