Микеланджело - [18]

Если и был в Италии город, которому нечего было опасаться вторжения, то это была Венеция. Основанная венетами, бежавшими от орд Аттилы, она, несомненно, избежит и на этот раз Цепа Божьего, как избежала его угрозы ранее. Именно в Венецию им и нужно было ехать… На Флоренцию уже нисходил гнев Господень, и Микеланджело, торопливо завязав свои сумки со скудными пожитками и инструментами скульптора, уехал из охваченного страхом, исходящего стонами покаяния города в объятия защищенной от мира водяным кольцом Королевы Адриатики, спокойной, безмятежной и надежной.

Греза на воде

Для путешественника, приехавшего из Флоренции, города, в котором все архитектурные объемы четки, а линии незыблемы, нет ничего более удивительного, чем какое-то, словно незавершенное, радужное очарование Венеции. Флоренция — это город, воплощающий собой некую минеральную субстанцию, каменный организм. Деревья в нем принимают почти геометрические очертания: жесткая стрела кипариса, гладкий шар сосны. Протекающая через нее река несет струи цвета нефрита, как если бы даже сама вода стремилась быть похожей на камень.

В Венеции же, наоборот, камень похож на воду. Все здесь невесомо, ничто не давит обычной для города тяжестью. Дворцы похожи на корабли, готовые поднять паруса с первым порывом ветра, который унесет их в море. Инкрустированные мрамором и ониксом фасады словно соперничают своей красотой с раковинами, оставленными прибойной волной на песке и которые унесет обратно в море уже следующая волна. Все здесь дышит плавной текучестью воды. Даже сам Дворец дожей с его огромной стеной из розового кирпича выглядит как собственное зыбкое отражение. Колонны его лоджий, образующие первый этаж, также кажутся иллюзорными.

Вокруг города нет ни холмов, ни лесов, ни полей, ровно ничего, кроме едва колышущейся лагуны, гладь которой по прихоти солнца с капризной покорностью отражает меняющиеся с каждым часом цвета неба и облаков. Море окружает этот город со всех сторон и входит внутрь него, заменяя водными артериями каменную прочность обычных улиц. Здесь нет деревьев, если не считать нескольких садов, скрывшихся за стенами, однако под воду ушел целый лес стволов, превратившихся в сваи и несущих на себе островки из ила и грязи, которые поддерживают фундаменты воздушно-легких дворцов. Вода подступает к самому порогу домов, заменяя своим мягким плеском, смешивающимся со стуком весел, топот лошадиных копыт по мостовым других городов. Родившаяся из воды, вся Венеция пронизана ее упругой силой. Сама похожая на корабль, с парусами-хоругвями на заостренных, как мачты, колокольнях, она разделила судьбу кораблей, построенная на воде, с мостами, перекинутыми от одного острова к другому, а там, где для строительства не хватало земли, обходились без нее, создавая искусственную почву на сваях. Деревянные подвалы строились по принципу подводной части кораблей. Несомненно, в один прекрасный день, распустив все паруса, она отправится на поиски приключений, отплывет вместе со всеми своими дворцами, церквами, конторами, театрами, домами терпимости, чтобы бросить якорь у иных берегов.

Она не принадлежит ни одной стране, не относится ни к какому континенту. Никто не знает, находится ли она в Европе, в Африке или в Азии. Говорят, что скоро Новый Свет, названный так только что открывшим его неким авантюристом по имени не то Кристобаль Колон, не то Христофор Колумб, а может быть, и Кристофоро Коломбо, выплеснет на ее набережные краснокожих с султанами из перьев на головах, с обезьянами и попугаями. Пока же на ее площадях и мостах толпятся представители всех других рас, а на Пьяцетту высаживаются посольства, прибывающие из дальних стран. Посланцы Персии везут ковры, черную эмаль, миниатюры; китайцы выставляют свои загадочные картины, отливающие всеми цветами радуги изделия из фарфора, позванивают поделками из нефрита. Турки в громадных тюрбанах мешаются с усатыми славянами и веселыми неграми. И все потому, что Венеция — это громадный магазин, куда приезжает весь мир, чтобы продавать и покупать.

Ничто не могло быть более чуждо Микеланджело, чем этот, находящийся в вечном движении искрящийся город. Здесь царит нестабильность. Реальность превращается в мираж, и никогда не знаешь, ступаешь ли ты по твердой земле. Так отраженный от поверхности воды свет словно раскачивает стены с миниатюрными, легкими, как филигрань, колоннами и крыши, увенчанные дымовыми трубами с причудливыми насадками. Все это выглядело так, будто город ненавидел все темное, тяжелое, достигая совершенства в искусстве обработки самых невесомых, самых прозрачных материалов, стекла, кружев. Простой стеклянный стакан был здесь прозрачен, как хрусталь, и изящен, как струя воды, кружева походили на игру капризной пены, оставленной морем на песке. Человек, которому нужно ощущать камень под ногами и рядом с собою, не может не чувствовать себя чужим в этом феерическом городе, будто сошедшем со страниц старых арабских новелл, чтобы удивить Аладдина или Синдбада, но негостеприимном и почти враждебном по отношению к тосканскому скульптору, потомку далеких этрусков, и подобно им прочно укоренившемуся в земле, живущему землей и ощущающему ее всем своим существом.