Михаил Орлов - [123]
Наконец, после пяти лет ссылки, ему разрешили вернуться в родной город.
«Милостивый Государь,
Михаила Фёдорович!
Его Величество Государь Император изволил Высочайше изъявить соизволение на переезд Вашего Превосходительства в Москву, по докладу Графа Алексея Фёдоровича, который, уведомив Вас о сём, сообщил Вам также относящуюся лично к Вам Высочайшую волю, которую я с своей стороны зная Вас, Милостивый Государь, с столь давнего времени, считаю излишним повторять.
Объявив Высочайшую волю о дозволении Вашему Превосходительству жить в Москве Г-ну Московскому Военному Генераль Губернатору[240], равно как и Калужскому Гражданскому Губернатору, мне остаётся только покорнейше просить Вас, Милостивый Государь, по прибытии Вашем в Москву возобновить Ваше знакомство с Генерал-Майором Корпуса Жандармов, Графом Апраксиным и в случае когда Вам надобно будет сообщать правительству какие-либо сведения, доставлять оные ему, графу Петру Ивановичу Апраксину, для предоставления мне.
С совершенным почтением и искреннею преданностью честь имею быть
Вашего Превосходительства покорнейший слуга
А. Бенкендорф.
12 мая 1831»>{386}.
Иезуитский стиль Бенкендорфа восхищает! И ведь не придерёшься: граф Апраксин[241] действительно был давним знакомым Орлова, в полку вместе служили… По сути же Михаил Фёдорович передавался графу под надзор его ведомства. Любая его просьба должна была проходить через жандармов, то есть через политическую полицию.
Орлов воспользовался этой «оказией» и буквально сразу передал письмо государю с просьбой отправить его рядовым на Кавказ. То ли решил таким образом получить прощение, но, скорее, вспомнил, как в молодости кавалергарды дразнили Александра I, — и захотел подшутить над его младшим братцем. Генеральских эполет он лишён не был, так с какой стати — солдатом?! Естественно, был получен отказ…
Итак, в 1831 году Орлов возвратился в Москву. Жизнь его была неспокойной. Михаил Фёдорович буквально метался по городу, беспрестанно менял квартиры, нигде не находя успокоения. У него собирались известные «московские мудрецы», первым из которых был Пётр Яковлевич Чаадаев, которого Николай I объявит сумасшедшим за публикацию того самого «Философического письма»; встречался он с Денисом Давыдовым, дослужившимся до чина генерал-лейтенанта и в свои наезды в Москву жившим в особняке на Пречистенке — с ним было чего и кого вспомнить… В круг общения Орлова вошли юные вольнодумцы Александр Герцен и поэт Николай Огарёв, и ещё один начинающий поэт — Яков Полонский, и будущий великий писатель Иван Тургенев… Когда в Москву приезжал Александр Сергеевич Пушкин, то, посещая Орлова, он знакомился в его доме с «литературной молодёжью».
Стремясь найти выход своей энергии, Михаил Фёдорович деятельно участвовал в различных благотворительных обществах, много писал — в том числе занялся мемуарами…
Но чувство вины перед теми, кто был сослан в Сибирь или на Кавказ, кого уже нет, давило на его плечи тяжким бременем, отравляло его существование, привносило ужасную двойственность в его бытие. Он возмущался, но чаще ему приходилось каяться и оправдываться, — а потом по-стариковски брюзжать…
2 декабря 1835 года в Большом Петровском театре была сыграна комедия «Недовольные» популярного писателя Загоскина. По рекомендации государя автор пьесы взял в качестве прообразов своих героев людей устаревших, отживших, а потому всем недовольных — известных в прошлом вольнодумцев Орлова и Чаадаева. Пьеса получилась слабая, все её разругали… Зато про её героев пошла эпиграмма:
Всё в прошлом! К тому же всё чаще приходили известия о невосполнимых потерях: ровесник граф Павел Сухтелен… Пушкин… Денис… Это — имена; а сколько было полковых и боевых товарищей, просто старых друзей?
«Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решётку, нигде не было ему ни простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала…
Он был очень хорош собой; высокая фигура его, благородная осанка, красивые мужественные черты, совершенно обнажённый череп, и всё это вместе, стройно соединённое, сообщало его наружности неотразимую привлекательность.
…От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стёкла с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать “о кредите”[242], — нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осуждён праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже давать волю своему языку.
Смертельно жаль было видеть Орлова, усиливавшегося сделаться учёным, теоретиком…»>{387} — вспоминал Александр Герцен.
Между прочим, книга Орлова «О государственном кредите» считается выдающимся памятником российской социологической мысли. Так что Лунин был не совсем прав, когда с насмешкой писал об этом сочинении (ему в Сибирь присылали все литературные новинки); необъективной была и его оценка «покровительства школе живописи». Ведь в биографии генерала сказано:
